"Наталья Зоревна Соломко. Горбунок (Повесть) " - читать интересную книгу автора

других улицах, там тоже жил кто-то.
И везде Горбунову притормозить хотелось, побыть еще чуть-чуть (а может,
и остаться насовсем), но они шли дальше раздавать телеграммы. А потом
возвращались на почту.
Для всех остальных почта в это позднее время была закрыта уже, но
они-то были "свои", запросто заходили со двора и, миновав темный коридор,
попадали в казенные свет и тепло. Там вкусно пахло сургучом, и электрический
чайник, пожарниками объявленный вне закона, контрабандой кипел в надежной
тени упаковочного стола, а в соседней комнате вдруг начинался шум, треск,
стук - это приключалась истерика со стареньким телеграфным аппаратом, он
принимался торопливо и яростно выстукивать буквы, из которых складывались
сообщения о поездах, самолетах, любви, смерти, свадьбах, одиночестаах,
печалях и прочих разнообразных перипетиях местной жизни. Пока же не настучал
он новых депеш, Алькор и девчонки-телеграммщицы гоняли чаи, травили
анекдоты, предварительно выставив Горбунова в соседнюю комнату ("Тебе еще
рано такое слушать!"), совершенно, кстати, напрасно: потому, во-первых, что
ему и там все было хорошо слышно, а во-вторых - что уж такого принципиально
нового могли сообщить ему девчонки, учитывая его дружбу с "трудными", в
таких случаях никуда его не выставлявшими?
Горбунов любил эти почтовые вечера, уютные, почти домашние, и ревом
ревел, когда брат решил с работы уволиться (он боялся носить телеграммы о
смерти).
- Я сам буду их носить,- пообещал он, и Алькор, вздохнув, остался.

IX.

Горбунов часто подменял его по вечерам; брат в ту зиму все время бегал
в театр. Он там влюбился в одну артистку, и, конечно, разговора быть не
могло о том, чтоб пропустить спектакль с ее участием. Ну а. Горбунову работа
была не в тягость. К тому же он тоже был влюблен и, разнеся телеграммы,
вприпрыжку мчался на почту, к Люсе.
Ей было лет семнадцать, она тоже носила телеграммы. Если на почте
никого не было, они болтали. Горбунов рассказывал ей о своих будущих полетах
в космос (то есть о самом-то главном, о возвращении домой, молчал, делал
вид, что он просто местный мальчик-малыш: среди местных малолеток профессия
космонавта пользовалась большой популярностью), а она Горбунову - о девочках
из общежития, которые смеялись над ней и дразнили уродиной.
- Они говорят, что меня никто никогда не полюбит, потому что у меня нос
длинный...
Горбунову хотелось сознаться: "Я тебя люблю! Вот вырасту - и мы с тобой
улетим, убежим отсюда, а там, дома, никто никогда - ты слышишь? - не обидит,
потому что там... Ах, там все по-другому, поверь, там, там,.. Там асе люди
добрые, вот увидишь..." Но он молчал, подчиняясь местным законам: ведь Люся
была взрослая, а он только мальчик, в его возрасте, считалось тут, никакой
любви быть не может (а если она все-таки есть, то это стыдно и смешно, надо
скрывать). И, откладывая любовь на потом - ведь вырастет же он
когда-нибудь! - Горбунов только хмурил редкие темные брови, сопел, бурчал.
простуженно:
- Дуры они, твои девочки, самих их никто не полюбит! Кому злые такие
нужны...