"Иван Солоневич. Диктатура импотентов. Социализм, его пророчества и их реализация" - читать интересную книгу автора

понимают все. Как впоследствии оказалось, они понимали еще меньше нас: у них
не осталось даже и инстинкта.
...Но и об этом кое-что сказано у Забытого Автора: "И отнял Бог от
седых и мудрых - и отдал детям и неразумным..."
ЖИЗНЬ БЕЗ ДОМКОМА
Вся сумма комиссаров, начиная от народных и кончая домовыми, никем и
никак предусмотрена не была. Хотя же чисто логически ее нетрудно было бы
предусмотреть. Бюрократизация всей национальной жизни есть только
последствие "социалистической революции" - только одно из последствий. Как
провалившийся нос есть последствие сифилиса - но только одно из
последствий, есть и другие. Провалившийся нос имеет, однако, некоторые
преимущества: он совершенно нагляден. Мой домком на Тверской, 75 был для
меня методом наглядного обучения: вот почему проваливаются крыши и носы и
вот почему не проваливаться они не могут.
В 1920 году ни социализм, ни капитализм с их экономической стороны ни
меня, ни моих сверстников не интересовал никак. Мы, правда, все пережили
переходя от капиталистической анархии к социалистическому плану. И покинув
материнское лоно анархии, мы все летели прямо к чертовой матери, по дороге
цепляясь за что попало: за кусок хлеба, за подметку для сапог и паче всего
за возможность бегства на юг, восток, север, запад, - в те места, где, о
чем мы тогда не подозревали, еще свирепствовала уже издыхающая анархия
производства и распределения. Вторая половина двадцатых годов была
хронологической заменой прежних географических переживаний: анархия
хозяйственного произвола была кое-как допущена новой экономической
политикой. Или, иначе, в каких-то областях страны и отраслях ее хозяйства
личная хозяйственная свобода была как-то изъята из-под опеки философски
планирующих мудрецов.
В порядке освобождения народного труда от бюрократической крепостной
зависимости были денационализированы и некоторые недвижимости, в частности,
жилые дома ценностью до десяти тысяч рублей. Не все и не везде. Но главным
образом в населенных пунктах с населением, кажется, до 50.000 человек. Во
всяком случае, московские окрестности оказались той почти заграницей, где
кое-как возродилась бесплановая жизнь. Мои жилищные поиски в Москве к этому
времени закончились полным и безнадежным провалом. Я устремил свои надежды
на московские пригороды.
В течение нескольких недель я всячески сбегал со службы и обследовал
эти пригороды. Я ходил от двора к двору, вступал в переговоры с
домохозяевами, со спутниками в вагонах, с возрождающимися владельцами
пивных, с бабами в очередях, вообще со всеми, кто мне попадался на тяжком
моем пути. Результаты были неутешительны. На меня смотрели подозрительно и
отвечали невразумительно: "Очень уж все теперь переполнено, жить теперь
прямо негде, вот поезжайте вы туда-то и туда-то". Я ехал туда-то и туда-то и
получал такие же ответы и советы. Наконец, бродя по очередному пригороду, на
этот раз по Салтыковке, выдохшийся и отчаявшийся, за одним из заборов я
увидал супружескую пару, мирно пившую чай на веранде. Я попросил напиться.
Старушка предложила мне стакан чаю - без сахара, но все-таки чаю. Я присел
и пожаловался на свою судьбу: вот столько недель ищу хоть какого-нибудь
жилья - и ничего не могу найти. Старичок уверенно посочувствовал:
действительно, ничего найти нельзя. Я пожаловался еще раз: вот, семья торчит
в Одессе и привести ее некуда.