"Владимир Алексеевич Солоухин. Каравай заварного хлеба (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

какую-нибудь опору, как дрожит деревянный кузов. Вот уж три метра от
кончиков моих протянутых рук до заднего борта, вот уж два, вот уж один
метр... Только бы теперь, в эту последнюю секунду, не дернулся, когда я
почти ухватился за борт.
Идти три метра к кабине и спрашивать разрешения мне не под силу.
Кое-как я нашарил ногой железный выступ пониже кузова, кое-как перевалился
через высокий борт и мешком упал на дно. В эту же секунду автомобиль,
зацепившись наконец за что-то, подпрыгнул и дернулся с места.
Застарелая колея, по которой пробирался автомобиль, проходила в
четырех километрах от моего дома. Значит, мне надо было уследить момент,
выбрать самую близкую к дому точку дороги, чтобы выпрыгнуть из кузова и
идти дальше. Но как только я лег на дно кузова, как только почувствовал,
что не нужно больше шагать и вообще двигаться, так и задремал. Сколько я
дремал, неизвестно. Очнулся же от толчка. Мне показалось, что темные
силуэты изб и ветел рядом с дорогой знакомы, что это и есть то самое село,
возле которого мне надо выпрыгнуть из кузова: отсюда до моего дома четыре
километра. Перевалившись через задний борт, я отпустил руки и упал в снег.
Грузовик сразу растворился в метельной темноте. Люди в кабине так и не
знают, что подвезли случайного попутчика, больше того, не дали ему
замерзнуть.
Приглядевшись к избам и деревьям, к порядку домов, я понял, что
грузовик либо увез меня дальше, чем мне нужно, либо куда-нибудь в сторону,
потому что деревня, в которой я очутился, была мне совершенно незнакома.
Значит, не было у меня выхода, как стучаться в одно из черных окон в
надежде, что затеплится оно красноватым огоньком коптилки, и проситься
переночевать.
Все избы были мне одинаково незнакомы, все они были для меня чужие,
но я зачем-то брел некоторое время вдоль деревни, как бы выбирая, в какую
избу постучаться, и неизвестно почему свернул к одной из изб (ничем она не
отличалась от остальных, разве что была похуже). Есть, должно быть, у
каждой из русских изб эдакое свое "выражение лица", которое может быть
либо суровым, либо жалким, либо добрым, либо печальным. Наверное, этим-то
подспудным я и руководствовался, выбирая, в какое окно постучать. А может
быть, просто понадобилось некоторое время, чтобы собраться с духом и
окончательно утвердиться в мысли, что стучать придется неизбежно, так
лучше уж не тянуть.
Сначала я постучал в дверь на крыльце, потом, осмелев, потюкал
ноготком по морозному стеклу окна. Сквозь двойные рамы не доходило мое
тюканье до нутра, до избяного тепла, а может быть, сливалось с шумом ветра
и с разными метельными звуками. Тогда я начал стучать сгибом пальца, и
вскоре что-то в глубине дома сдвинулось, скрипнуло, вздохнуло, и голос
совсем близко от меня за дверью спросил:
- Вам кого?
- Переночевать бы мне, с дороги сбился, а метель.
- Эко чего придумал! Могу ли я, одинокая баба, мужика ночевать
пустить!
- Да не мужик я, ну, вроде бы... одним словом, студент.
- Откуда идешь-то?
- Из Владимира.
- Чай, не из самого Владимира пешком?