"Владимир Алексеевич Солоухин. Немой (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

сражаемся дотемна. Я стараюсь сесть за уличным столом так, чтобы, если
поднимешь взгляд от шахматной доски, видеть дальние холмы, косогоры,
перелески, весь наш, что называется, ландшафт. В данном случае на другом
берегу речки, на зеленом косогоре, подзолоченном косыми уже лучами солнца,
я видел еще и наше сельское стадо, только вот не видел почему-то пастуха
Анатолия.
Мы расставляли фигуры на доске, а Виктор Иванович рассказывал между
тем, как хорошо, от души он вчера перед вечером, сидя здесь же, на
лавочке, поиграл на своем кларнете.
- Стих какой-то нашел, - говорил Виктор Иванович, - часа полтора без
перерыва играл, отвел душу. Вы не слышали?
- Я вчера перед вечером дома сидел. Конечно, если бы гулял, как
обычно, по речке, не мог бы не слышать.
- Да, здесь тихо. Дверь скрипнет, а в другой деревне слыхать. Или
звякнет ведро. Конечно, если не урчат трактора... Ну ладно... Какой,
значит, у нас счет?.. Начнем скромненько: е2 - е4...
- Знаем мы вашу скромность... Палец в рот не клади.
- Ого, что-то новое в теории шахмат.
- Главное, напугать...
Так, с репликами, со словечками, с подковыркой, начали мы новую
партию, и только игра стала обостряться, как, взглянув налево вдоль бывшей
Останихи, я увидел, что к нам быстро, целенаправленно приближается пастух
Анатолий и что он, разумеется, под хмельком.
Должен признаться, что пьяных собеседников не люблю. Не только
потому, что вся беседа с его стороны сводится чаще всего к известному: "Ты
меня уважаешь?", не только потому, что беседа с пьяным не может не быть
односторонней беседой, ибо он жаждет высказаться и вовсе не хочет слушать,
но и потому, что либо начнет дудеть в одну и ту же дуду, какой ты
распрекрасный и простецкий человек, либо, напротив, какой ты плохой и
зазнавшийся. И того и другого довольно найдется в каждом, но когда все уж
ясно ("Да, да, я такой человек!"), но все равно берут тебя за лацканы и,
дыша тебе прямо в рот и нос отвратительным перегаром и обрызгивая тебе
губы слюной, продолжают долбить одно и то же... Нет, увольте! Тогда я
вовсе не хочу быть распрекрасным и простецким, пусть уж я буду лучше
зазнавшимся.
Между тем Анатолий приблизился. Во-первых, помешает сейчас играть...
Довольно бесцеремонно он сел на лавочке рядом со мной (даже пришлось мне
подвинуться) и вдруг, обратившись к Виктору Ивановичу, восторженно начал
говорить:
- Эх! Кто это вчера здесь играл? Эх! Это ты, наверно, играл, больше
некому. Я никогда и не слыхал, что так можно играть. И на чем же это? Нет,
я не уйду, пока ты не сыграешь. Не уйду, и не проси. Умру, а не уйду. И на
чем же это можно так играть? Ты мне хоть покажи эту штуку, на чего она
хоть похожа. Гармонь, что ли, какая особенная? Эх! Как вывизгивает, ну
прямо словами выговаривает. Начал ты эту вот... ну, протяжную-то... меня
как обварило всего. А коровы, коровы-то как слушали! Траву щипать
перестали, головы подняли, мордами на Останиху уставились, даже и не жуют,
трава во рту торчит, а они не жуют. Вот это музыка! Как выговаривает, как
вывизгивает. Покажи мне хоть, что за инструмент такой. В жизни не слыхал,
чтобы так играло; если бы мне так научиться, что хошь бы отдал...