"Владимир Алексеевич Солоухин. Зимний день (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

прилечь шаги и голоса. Нужно снова подниматься на странно ослабевшие,
чужие ноги и хотя бы ползком, хотя бы на брюхе уходить, уходить, уходить.
- Лежит! - шепнул нам наш вожак, хотя мы и сами увидели (дело было в
редком сосновом лесу), что он лежит, завалившись на бок, изогнув тяжелую
шею, смотрит на нас, и подходящих, и боящихся подходить.
- Истек! Давайте, ребята, от сосны к сосне, веером. С сорока шагов,
если подпустит, будем бить!
Мне хотелось поглядеть ему в глаза. Интересно, что я увидел бы в них:
безысходную усталость и тоску, мольбу либо огненную, кровавую ненависть
вместе с болью и злостью бессилия? Но лось смотрел не на меня, а на
Манечкина. Может быть, инстинктивно чуял главного своего врага. Может
быть, потому, что Манечкин был к нему шагов на пять ближе, чем остальные.
Подойдя, как нам показалось, на сорок шагов, мы начали беспорядочно палить
в лежащего зверя. После первого выстрела он встрепенулся, встал на колени,
но снова рухнул, теперь уж на другой бок, мордой в нашу сторону.
С десяти шагов (помня охотничьи рассказы) мы для гарантии выстрелили
еще по разу. Туша не дрогнула. Пытка, растянувшаяся для него на целый
зимний день, кончилась. Теперь у него нигде ничего не болит.
Первым делом мы осмотрели старые раны результат моей пальбы. Один
комок свинца задел основание рога отсюда и брызги, крупные, как зрелое
вишенье. Вторым выстрелом я перебил ему заднюю ногу. Значит, двадцать пять
километров он шел на трех ногах? Вероятно ли? Может ли выдержать такую
пробежку какое-либо живое существо? Значит, может.
Манечкин, директор и шофер с ножами начали хлопотать около туши. Мы с
бухгалтером, уставшие больше других, присели поодаль.
- Ничего попался воробушек, - приговаривали мясники. - Тридцать
пудов, не меньше. А башка, башка-то что твой овин!
- Телега, а не башка. Жалко, окровенилась вся, заскорузла.
- Отмоется, ни черта!
- Знаете что, друзья, а ведь мы напрасно с ним сейчас возиться будем.
- Как так?
- Начинает темнеть. Ушли мы далеко и устали. Местность я узнаю. Это
мы недалеко от Митрофановой сторожки. Значит, я предлагаю вырезать у него
печенку и идти к Митрофану. Через час, много через полтора будем на месте,
в тепле и за столом. Печенку изжарим, остальное найдется.
- А быка куда же? Оставить волкам?
- Какие тут волки. До завтра, может, обойдется. Завтра найдем лошадь,
подберем. Сами посудите, не унести нам тридцать пудов на своих плечах.
Волки не волки, а положение безвыходное. Печенка же парная - лучшее
лакомство для усталого человека.
...В избушке у лесника Митрофана натоплено до духоты. Сам он не
ложился еще спать - куском вара навощал дратву до прочной глянцевой
черноты. С приходом гостей смахнул с лавки в фанерный ящик обрезки
войлока, шильце, сапожный ножик и прочее. Задвинул ящик под лавку, туда же
убрал низкий стульчик-кадушку с натянутой для сиденья сыромятной кожей.
Видно было, что он рад гостям, гости для него - разнообразие в лесной
жизни, а тут еще парная лосиная печень.
На шестке русской печи под таганом ярко разгорелась березовая лучина,
смолевая еловая щепа.
Кромсая печенку на крупные бесформенные куски, Митрофан шмякал ее на