"В.А.Солоухин. Капля росы (Лирическая повесть) " - читать интересную книгу автора

бревенчатой стеной сарая слышит эти окрики. Или иногда замешкается
подавальщик снопов, и руки Андрея Павловича, потянувшись за снопом,
скользнут по гладким доскам стола. Недоуменно, как бы не понимая, в чем
дело, взглянет он тогда на подавальщика.
- Д-давай, к-какого вы т-там еще... М-молодежь!
А то вдруг, пропустив сноп, придержит левой рукой другие, напирающие на
него снопы и протяжно скомандует:
- С-стой! Залога!
Налаженно работающий своеобразный конвейер: эти подавальщики снопов,
эти соломотрясы, эти разделыватели вороха, эти возчики соломы - всего
человек пятнадцать или двадцать, - все это разом останавливается, и
вселенская тишина мгновенно заливает голубоватой полдневной волной крохотный
пыльный островок гудения, треска и грохота.
Залогой называется не время отдыха, а, напротив, период работы. И если
Андрей Павлович крикнул "залога" - значит, кончилась залога и теперь
наступил перерыв.
Молотильщики выходят из сарая на волю, просмаркиваются, прокашливаются,
пьют воду, едят кислые, недоспелые яблочки, располагаются в холодке. Мужики
сворачивают прямые толстые цигарки из свежего самосада, дым которого остро и
крепко пахнет жженым копытом. Лошадям дают овса, повесив на лошадиные морды
торбы из мешковины. Под крышей сарая, на снопах (сарай доверху набит
снопами), нет-нет и послышатся девичий визг и хихиканье. Наверно, Митюшка
Бакланихин забрался к отдыхающим девушкам да и щекочет теперь какую-нибудь
из них.
Залога бывает только на молотьбе, а на других работах - мечут ли стога,
убирают ли сено, копают ли картошку - перекур и есть перекур, а никаких
залог нету. Вообще же все колхозные летние работы в нашем селе велись в три
уповодка. Первый уповодок - с четырех часов утра до восьми (с восьми до
девяти завтрак), второй уповодок - с девяти до часу дня (с часу до четырех
обед); третий уповодок - с четырех до десяти вечера, то есть до тех пор,
пока не начнет темнеть.
Длина перекура на молотьбе зависела тоже от машиниста, от Андрея
Павловича. Ни бригадир, ни сам председатель никогда не вмешивались в его
дела. Бывали такие перекуры, что лежишь-лежишь в холодке, глядишь, уж и
слюнка выльется на подложенную под щеку ладонь, и сладкий туман успеет
распространиться по всему телу. Но тут послышится властный оклик:
"Д-давай!" - вслед за которым начнет энергично кричать погоняльщик; снова
раскрутится светлый барабан с кривыми светлыми зубьями.
Валька Грубов однажды глядел-глядел сверху, со снопов, в ветряное горло
молотилки и вдруг говорит:
- А что, если бы туда железяку сунуть, шкворень или подкову, а?.. Вот
бы интересно было! Спрятать ее поглубже в какой-нибудь сноп...
Мы тут же и забыли, про что говорил Валька Грубов. Но через два дня, в
самый разгар молотьбы, вдруг раздался громкий, похожий на выстрел удар и
кто-то молотками начал стучать изнутри по обшивке молотилки, пытаясь
вырваться на свободу, разрушить, разорвать стены своей тюрьмы. Одновременно
раздались скрежетание, визг, что-то со свистом полетело из молотилки, люди
попадали на землю, а Андрей Павлович закричал не своим голосом:
- Стой!
Когда остановился привод, а потом и тяжелый, сильно раскрутившийся