"В.А.Солоухин. Капля росы (Лирическая повесть) " - читать интересную книгу автора

маховик, а потом и барабан проступил из серой, неразборчивой прозрачности,
все сбежались к молотилке. Андрей Павлович стоял бледный (сквозь черную пыль
проступила бледность на его лице), правая рука опущена, как плеть. Она
оканчивалась уж не пятью обыкновенными его желтыми от махорки пальцами, а
некой красной мочалкой, с которой на глянцевитую утоптанность земляного пола
струйкой стекала кровь. Хорошо еще, что вскользь ударили острые зубья!
Андрей Павлович, должно быть, увидел все-таки, как что-то сверкнуло в
снопе, и хотел схватить вовремя, но это было движение непроизвольное, не
проконтролированное разумом...
У барабана оказались погнутыми многие планки, выбиты многие зубья.
Подкову саму тоже исковеркало и измяло. Молотьба остановилась надолго.
...А однажды, не помню, в котором году, колхозу дали распоряжение: в
молотильный сарай снопов не возить, ставить оденья на полях. Приедет
"сложка", то есть, значит, сложная машина, и все обмолотит сама. Когда
пришло время, трактор к оденью действительно притащил некое длинное высокое
сооружение со множеством больших и маленьких колесиков и ремней, соединяющих
эти колесики. Все село пришло посмотреть на диковинку.
Машинист (не Андрей Павлович, хотя у него зажила рука, а другой,
приезжий, эмтээсовский машинист) расставил людей, рассказал, кому что
делать. Затарахтел трактор, все колесики завертелись, ремни забегали, и
"сложна" загремела, заработала. Два человека вилами едва успевали бросать
пшеницу в ее ненасытную пасть, и не нужно было ни разделывать ворох, ни
трясти солому, ни веять, а только подставлять да завязывать мешки. То, что
маленькой красной молотилке нашего села хватило бы на неделю, было
проглочено "сложкой" за один день.
А теперь уж и "сложен" не видно на полях вокруг села. Ни этих серпов,
ни поясков из соломы, ни крестцов, по двадцать одному снопу в крестце, ни
этих укладываний снопов на телегу, ни этих приводов, вращаемых лошадьми....
Просто выходят на поля комбайны (их пять в нашем колхозе) и за несколько
дней делают все то, что называлось непридуманным, но где-то в глубине
России, в глубине народа рожденным словом "страда".
Около иных сараев и до сих пор еще, полузатянутые землею, виднеются
большие шестерни. Теперешние мальчишки, поди уж, и не знают, для чего были
нужны эти шестерни, и как это погоняли лошадей, и как это все происходило.
Хотя времени прошло не век, не два, а каких-нибудь двадцать лет.
Что же касается как бы традиционной золотой соломы, появлявшейся перед
домом на зеленой лужайке, в которой можно было делать норы и там играть, так
ведь что в ней, в этой соломе?!
...Хотя в нашем селе и всего тридцать шесть домов, или, лучше сказать,
хозяйств, однако до войны шестьдесят, а то и семьдесят косцов выходили в
колхозные луга. По селу и луга наши необширны. Тут все в масштабе: маленькое
село, маленькая речка, маленькие покосы по ее берегам.
Трава тоже родилась невесть какая. К весне первыми начинали вылезать из
земли ярко-красные листочки щавеля. Через день-два они подрастали и
становились зелеными. Тут мы выбегали в луга пастись на подножный корм.
Летом щавель выгоняло в стебель, в те самые "столбецы" с розовой
метелкой, которые тоже можно рвать и есть, если не успели они застареть и
задеревенеть, так что жуешь-жуешь, а во рту копится вроде зеленой мочалки.
Молодой столбец сочен и нежен, он легко напрочь переламывается в любом
месте.