"В.А.Солоухин. Владимирские проселки (Лирическая повесть) " - читать интересную книгу автора

новых нашили, платков накупили, и вдруг накануне праздника - бац! - День
животноводов отменяется. Большое разочарование в народе, вот что я вам
скажу.
- Куда же они у тебя собираются? - спросил секретарь.
- Куда, куда? - испытующе исподлобья посмотрел на Лобова, одобрит ли. -
В Москву решил отправить, на сельхозвыставку. Дал по сто рублей, грузовик,
сутки времени. Пусть посмотрят, ведь они и правда достойны. Молока в этом
году на девятьсот литров каждая корова больше дала.
Впоследствии мы долго старались узнать, почему был отменен День
животноводов. По слухам, получилась заминка с планом, и стало, дескать, не
до праздников.
Передовые животноводы, то есть женщины, толпившиеся перед правлением,
расселись по местам, и грузовик скрылся за поворотом. Сразу стало тихо и
безлюдно. Ваняткин повел нас вдоль улицы села, и вскоре мы вошли в
просторную избу. Осталось загадкой, когда председатель, от которого мы не
отходили ни на шаг, успел распорядиться. На столе стояло блюдо с огурцами,
блюдо с картошкой, а также лежала охапка сочного зеленого лука. Бутылки в
деревнях принято держать на полу, доставая одну за другой по мере
надобности. Там, где можно было ожидать рюмочки, зловеще поблескивали в
сумеречном свете тонкостенные чайные стаканы.
И секретарь райкома и председатель должны были вечером же уехать во
Владимир на двухдневное совещание. Уезжая, они велели нам обязательно
дождаться их приезда: "Два дня вас не устроят, а здесь вы будете как дома, а
в Юрьев мы вас потом на "Победе" за тридцать минут доставим!.."

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

Я проснулся оттого, что хотелось пить. Белесый сумрак наполнял избу. За
перегородкой храпели. Наверно, та глуховатая старуха, что вечером стелила
постель. Сирень в палисаднике и фикусы в горнице мешали раннему утру хлынуть
в окна. Окна были закрыты. Мы сами закрыли их с вечера, чтобы не налетели
комары. Жажда лучше всего помогла вспомнить вчерашний вечер. Стол был
прибран. Ни ужасных стаканов, ни огурцов, ни луку. Большая крынка стояла
посреди стола на белой скатерти. В крынке было молоко. На переменках с Розой
мы выпили ее до конца. Храп за перегородкой усилился. Было ясно, что больше
нам не уснуть. Мы переглянулись и в глазах друг у друга прочитали одно и то
же решение. Я положил на стол деньги за молоко и ночлег. Через горницу шли
на цыпочках, через сени - скорым шагом, с крыльца - бегом.
Словно бокал золотого вина, поймавший в себя лучик солнца, разгорелось
утро. Безмолвствовал огромный притихший мир с серыми избами на переднем
плане, затуманенными лесами - на втором и с зарей - на дальнем. Леса лежали
в низине. Через них, должно быть, текла речка: только она могла образовать
этот гигантский зигзаг молочного тумана, вписанный в черноту лесов. Вдалеке
поднимался крестик церковки.
Вчера мы не расспросили дорогу и теперь пошли наугад вдоль села. Село
кончалось больницей. Такая была тишина в мире, что подумалось про больницу:
"Наверное, в этот час и там все спят, если кто и маялся и кричал всю ночь от
своего недуга".
За селом началась Стромынка. Это было плоское, широкое полотно,
укатанное некогда лихими тройками да тарантасами, а теперь поросшее ровной