"В.А.Солоухин. Владимирские проселки (Лирическая повесть) " - читать интересную книгу автора

бронзы. Мохнатые брови, горбатый нос, тонкие губы - все это прочно,
породисто, красиво. Еще больше, чем на бронзу, походило его лицо на темный
дуб, на скульптуру из дерева. И весь он, в рубахе, выпущенной поверх штанов
и распахнутой на груди, был как дуб - кряжистый, устойчивый. В разрез из
рубахи проглядывало темнодубовое тело. Он пил чай, распарился и теперь
блестел, как полированный.
Колхозники не упускали случая, чтобы кольнуть Седова. Ты, мол,
княжеский приспешник, на побегушках у князя был, тарелки за ним лизал. Но
Николай Иванович относится к этому стоически и, несмотря на свой возраст,
исправно работает в колхозе.
В посудном шкафу у Седова среди незамысловатой крестьянской утвари -
стаканов, чашек и прочего - красуется вещичка из далекого, несуществующего
мира, как бы обломок Атлантиды, вымытый на берег океана прибоем. Вещичка
эта - страусовое яйцо, взятое в золоченую резную оправу. За ним одним
угадывалась роскошная гостиная со сверкающим паркетом, с тяжелыми
портьерами, с канделябрами и бра, с породистыми женщинами в шуршащих
платьях.
Прошлый мир исчез, но иногда он нет-нет да и проглянет таким вот
страусовым яйцом или статуэткой японской резьбы, найденной в земле
ребятишками, или кустом заморских роз, расцветших вдруг на колхозной
усадьбе, или бочонком вина, найденным в корнях выкорчеванного дерева. Но
если остались, продолжают жить приметы старого мира внешние, значит, должны
быть и внутренние, в душах людей, в их сознании.
Кроме яйца, нас поразил висевший на стене увеличенный портрет хозяина
дома в молодости.
- Неужели это были вы?
- Я самый и есть. Что, хорош? За мной, бывало, девки косяками ходили,
дрались из-за меня, царапались. Ради Христа, бывало, просит погулять с ней.
Художник к князю приезжал, посадит меня и рисует. А потом сказывал, будто
мой портрет в Америку за двадцать пять тысяч продал. Вот и мне маленькую
картинку оставил.
Николай Иванович порылся в сундуке и достал этюд, написанный маслом. На
темном фоне светится лицо как бы врубелевского Демона, в котором с трудом
угадывались черты старика Седова.
О Багратионе Николай Иванович ничего нового нам не рассказал. Его
прабабка действительно помнила князя, и умер он на ее глазах. Она
рассказывала кое-что внуку, но многое он забыл.
- Только в книжке неправильно написано, будто Багратион умер на втором
этаже, в угловой комнате. Он умер внизу, и комнату эту я знаю. Это и бабушка
хорошо помнила. Она тогда молодая была, Багратион ее из всей прислуги
любил. - И старик снова вытирал полотенцем вспотевшее горбоносое, тонкогубое
лицо под цвет полированного дуба.

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

Просиживая длинные зимние вечера в Ленинской библиотеке, однажды я
наткнулся на тоненькую, но любопытную книжицу под названием: "Сельцо Вески,
Владимира Васильевича Калачева", год издания 1853-й.
Начиналась книга с сообщения, что сельцо Вески расположено под 56°33'
северной широты и 57°21' восточной долготы, что среднегодовая температура