"В.Солоухин. Черные доски" - читать интересную книгу автора

иконах, вижу, что она красивая.
- Конечно, если бы она выглядела как сейчас, то, может быть, не
поднялась бы рука накрывать кадушку. Мы вам покажем, как выглядят иконы,
которыми в закрытых церквах заколочены окно или дверь. И которыми накрывают
кадушки. И которые валяются на полу просто так. Возьмите эту. Отнесем ее в
комнату и положим на стол.
Я взял доску, показавшуюся мне тяжелой, отнес и положил ее на стол, как
мне было сказано. Во мне возникло недоумение. На столе лежала совершенно
черная, непроницаемая, ничего не выражающая доска. Местами чернота
шелушилась мелким белесым шелушением. В одном месте от доски отсыпался как
бы слой штукатурки. Там, где были гвоздики, прикреплявшие медный оклад,
оказались теперь белые выкрошившиеся дырочки. Часть медных гвоздиков
уцелела. Один гвоздик задержал около себя лоскуток медного оклада величиной
с копейку. Края лоскутка были рваные, загибались кверху.
К этому времени сам художник подошел к иконе, чтобы принять участие в
том, что должно было происходить дальше.
Хозяйка оторвала кусочек ваты, окунула его в подсолнечное масло,
налитое в розеточку, и начала намасливать черную доску. Сквозь непроглядную
черноту начали проступать контуры изображения. Было это похоже на то, как
если бы грязное, глухое, шелушащееся кровельное железо на глазах
превращалось в черное же, но все-таки стекло, сквозь которое, как бы черно
оно ни было, можно что-нибудь разглядеть. Одно это было удивительно для
меня.
- Неужели столько грязи накопилось веками? - спросил я, искренне думая,
что за несколько веков могло накопиться столько грязи.
- Это не грязь, а олифа.
- В таком случае для чего замазали олифой икону?
- Олифой ее покрыли, чтобы предохранить краски от влаги, от царапин и
вообще от времени. Кроме того, покрытая олифой икона сияет и светится.
Олифой в старину пользовались вместо лака. Но у нее есть одно коварное
свойство. Через каждые восемьдесят - сто лет олифа чернеет и, вместо того
чтобы делать живопись иконы более яркой, сияющей, загораживает ее, как
черная занавеска. Сейчас мы в этой занавеске прорежем маленькое окошко.
Теперь и художник и его жена действовали совместно, дружно, как будто и
торопливо, но в то же время без лишней суеты. У меня невольно возникло
сравнение с хирургической операцией. Все тут было похоже: и то, как доску
положили на стол, и как подтянули к ней яркую лампу на "гармошке", и как
разложили инструменты: скальпель, пинцет, пузыречки с химией, вату, шприц. И
вот два хирурга, или, скажем, хирург с ассистентом, внимательно склонились
над оперируемой.
Все это было для меня так ново и так интересно, что я старался не
пропустить ни одного движения. Женщина ловко вырезала ножницами из
фланелевой тряпки прямоугольную ровную тряпочку в пол-ладони величиной,
подровняла ее края, чтобы получился совсем уж правильный прямоугольник, и
пинцетом окунула эту тряпочку в розетку с вонючей жидкостью. Женщина
старалась не замочить кончики пальцев, - надо полагать, жидкость была
едучая.
- Куда будем ставить? - спросила она у мужа, напитывая тряпочку,
поворачивая ее пинцетом и так и этак. - Может быть, сразу на лик?
- Ни в коем случае.