"В.Солоухин. Черные доски" - читать интересную книгу автора

Признаться, если первый раз, когда мы убирали олифу, я предполагал, что
под олифой что-нибудь да окажется, хотя и не думал, что это будет так
удивительно и эффектно, то теперь я не ждал ничего. Не верилось мне, что под
живописью окажется еще одна живопись. Казалось это выдумкой, предположением,
которому не суждено осуществиться. Ну какая там еще может быть живопись,
когда вот она, одежда, вот они, складки, все зримо, реально, выразительно.
Зачем же и откуда возьмется нечто другое, притом будто бы лучше этого?
Все повторилось сначала: гирьку отставили в сторону, стеклянную
пластинку приподняли за угол и отлепили, тряпочку отодрали от краски.
Краска, как и олифа в первом случае, тоже вспухла и разрыхлилась от действия
химической жидкости. Первое же, очень наклонное и продолговатое движение
скальпеля подрезало ее и сняло тончайшей стружкой.
- Нина, тихо, Нина, с любовью, Нина, не горячись. Ага! Я говорил, что
окажутся жемчуга. Нина, тихо, Нина, с любовью.
Мы все трое перестали дышать. Из-под острого и точного скальпеля,
из-под краски, которая теперь и мне казалась аляповатой, прорезалось такое
тонкое письмо, что все это могло сойти за колдовство, за волшебную сказку.
Два ряда жемчужин, которыми была, видимо, обшита одежда угодника, проступили
по нежному золотистому фону.
- Жемчужинки. Шестнадцатый век! А эта смелая, энергичная линия, а эта
беленькая полоска! "Но краски чуждые, с летами спадают ветхой чешуей;
созданье гения пред нами выходит с прежней красотой". Нет, мы не будем
ждать, когда чуждые краски спадут сами, как ветхая чешуя! Нам нечего ждать
милостей от природы...
Роли распределялись следующим образом. Нина продолжала спокойно
зачищать открывшийся прямоугольничек. Она сдержанно и довольно улыбалась.
Художник в экстазе бегал вдоль доски и декламировал, как видим, то из
Пушкина, то из Мичурина. Себя я не мог видеть со стороны. Но, вероятно, я
выражал собой полное и решительное обалдение.
В прямоугольничке сделалось еще светлее и сияющей, чем было. Мы же, все
трое, вместе с современной мастерской, оставались по-прежнему по эту сторону
тьмы. Казалось, если расчистить всю икону до конца, с ликом, с мечом и с
городом, с этими жемчугами, то от всей-то иконы сделалось бы светлее и
здесь. Пока же мы как зачарованные в приоткрывшуюся щелочку смотрели вдаль,
в шестнадцатый век, где было ярко и ослепительно до рези в глазах.
После всего увиденного я мог задать и осмысленный вопрос, а именно: как
там, на месте, у старушки на чердаке или в чулане или, скажем, в
полуразвалившейся церкви, узнать: скрывается на иконе старая живопись или
нет ничего, кроме поздней краски и обыкновенной доски?
- По доске-то и узнавать. По живописи разве узнаешь? Бывает, написаны
такие голубенькие херувимы, такие умилительные ангелочки, хоть сейчас на
открытку. Девятнадцатый век - никаких сомнений. А посмотришь на обратную
сторону доски, на ее бока, на ее торцы, и видишь, что доска гораздо старее
живописи. Значит, под открыточными ангелочками скрывается старина.
- Да почему видно, что доска старее, чем живопись? Должны же быть
какие-нибудь определенные признаки?
- Это, знаете ли, целая наука. Действительно, признаки существуют.
Допустим, на фотографии изображен человек, и нужно определить, какого он
времени. Смотрим - широкие штаны. Конечно, и теперь, в шестидесятых годах,
можно встретить мужчину в широченных брюках. Но все же широченные брюки