"В.Солоухин. Двадцать пять на двадцать пять и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

подобрать мотив и подключиться к песне (это было бы очень эффектно) Алексей
Петрович не мог, - значит, надо было ждать, когда пропоют, либо заиграть им
наперекор.
"Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба!.." - орали подвыпившие мужчины и
женщины за столом. Алексей Петрович решился, подошел к порогу и рванул
малиновые мехи. Замысловатый и неясный сперва перебор тотчас вышел на прямую
мелодию, и оказалось это - "Златые горы".
Тут могло быть только два варианта. Могли все вскочить от удивления и
восторга, оборвав песню, и засыпать вопросами: как, откуда, каким образом?!
Могли также (более естественный вариант) сразу сменить, бросить эту
"Свадьбу" и подхватить под Алексееву гармонь то, что она диктовала и
требовала.
Произошло третье: поющие, нисколько не удивившись самому факту
появления гармони в руках Алексея Петровича, приняли его игру как вызов и
заорали еще громче (впрочем, и разрозненнее) - кто кого пересилит, В конце
концов ни гармонь не перешла на песню, подладившись к ней, ни песня не
переключилась на гармонный мотив, а все слилось в невообразимом шуме, а
потом рассыпалось на мелкие смешки, возгласы, говор.
Музыкальная стычка прекратилась, но ощущение стычки осталось в душе, по
крайней мере у Алексея Петровича. И главное - не спросил никто: откуда
гармонь, почему гармонь? Немного обидевшись на такое равнодушие, профессор
(тоже ведь стопки три-четыре было уже опрокинуто) начал потихонечку
задираться. Может быть, и не сознательно, но такой нашел стих. Как раз
бригадир хвалился чем-то в своем колхозе, не то досрочной прополкой, не то
досрочным силосованием.
- Вы лучше оглянулись бы вокруг себя, что с землей-то наделали... -
довольно резко оборвал бригадира москвич.
- Что наделали? - недоуменно спросил бригадир. Остальные тоже поглядели
на спрашивающего с недоумением, не понимая, что же имел в виду Алексей
Петрович, что же они такое наделали с землей?
- А вы не видите? Истерзали всю землю, ободрали, исковеркали.
- Как исковеркали? Мы ее пашем!
- Я о другом говорю. Пойдемте, я вам покажу вашу землю. Да нет уж,
пойдемте.
Раззадоренные и, как бы выразился сам профессор, заинтригованные, все
пошли из избы, остановились около палисадника.
- Глядите! Кто помнит, каким было наше село? Ты-то, дед, помнишь? Здесь
наша сторонка, а вон, напротив, другая. До нее, как видите, далеко. И это
пространство было зеленое, чистое. Как стадион. В белых рубашках лежали на
траве и не пачкались. Посмотрите теперь...
Посмотрели. Действительно, все пространство между сторонами села было
разъезжено тракторами и тяжелыми машинами, так что не осталось тут ни одной
травинки, только рытвины, ямы, грязные колеи, вывороченная наизнанку земля.
В дождливую погоду машины, очевидно, вязли и буксовали среди села. Из грязи
там и сям торчали доски, колья, целые бревна, которые подсовывались под
колеса. В нескольких местах валялись в грязи старые автомобильные баллоны, в
том числе огромная зубчатая покрышка от колесного трактора. Местами в грязь
были набросаны кирпичи и поленья, чтобы по ним перебраться в дождь с одной
стороны села на другую. В грязь машины, не надеясь проехать по разжиженной
колее, выезжают из нее на сторону и едут рядом, по зеленой траве. Так