"В.Солоухин. Двадцать пять на двадцать пять и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

начала размывать ее, промывая глубокую и широкую красноглинистую рытвину.
- Тяжелое ранение земли. И леском там, на другой стороне, между прочим,
не хвалитесь. В него же зайти нельзя. Как говорится, черт ногу сломит.
Срубленные засохшие деревья, отпиленные верхушки деревьев, сучья, обрубки,
пни - все там перепуталось, сохнет, гниет, разводит короедов и дровосеков,
мешает расти подлеску. Удручающее впечатление! И все это ведь не в глухой
тайге, а в двухстах километрах от Москвы, в километре от колхозной конторы.
- Ты очень уж напустился на нас. Народу в колхозе мало. На полях ничего
не успеваем. Рабочие из города выручают, а тебе бы еще и красоту. С красотой
погодить можно. Картошка для нас главнее...
- Ну да, как один деятель говорил...
- Ладно, - оборвали его, - пойдем в избу, ты нам лучше сыграй на своей
гармони. Гармонь у тебя замечательная.
Все-таки заметили, значит, гармонь. Но странно, играть Алексею
Петровичу уже не хотелось. То он обижался, что не обратили внимания, а
теперь, когда оказалось, что обратили, но не показали виду, сделалось
почему-то еще обиднее. Обошлись словно с маленьким. Он им серьезную проблему
ставит, а они - на гармошке поиграй!
Вопрос о заходе со стороны прокошинского прогона отпадал сам собой.
Конечно, огромные, многолюдные и пестрые гулянья остались в далеком прошлом,
это профессор понимал. Но все же традиции долго еще жили. Люди забыли
церковную сущность праздника - какое и чье преображение, но нужен был день в
году, когда разъехавшиеся по ближайшим городам и поселкам преображенцы (но
даже и из Москвы, как профессор) съезжались в свое село - к родне, не к
родне, - и всех можно было увидеть: с кем учились, с кем гуляли мальчишками.
Это был как бы съезд землячества. С этим смыслом Преображение существовало
еще несколько лет, но и это его существование постепенно заглохло. Так что
на этот раз в селе не оказалось не только гулянья, но и хотя бы одной группы
девушек, которые прошли бы вдоль села в нарядных платьях.
Оставался клуб. В клубе, наверное, все-таки собирается молодежь.
Сначала и туда не хотелось идти Алексею Петровичу, но, пока смотрели по
телевизору футбольный матч между двумя "Динамо" - киевским и тбилисским,
одновременно потягивая пиво, привезенное в багажнике из Москвы, настроение
переменилось, и Алексей Петрович стал звать всех наведаться в клуб.
Все не пошли, отказался в том числе и Воронин-старший, но зять-бригадир
и младший брат Алексея Петровича Шурка (впрочем, тоже уже к сорока)
согласились.
- Прихвати гармонь, - попросил Алексей Петрович брата, хоть уже и
понимал всю нелепость своего московского замысла - вдруг заиграть и всех
удивить.
- На кой она?
- Может, сыграет кто-нибудь.
- Кому там играть? Они под музыку пляшут.
- Возьми, тяжело, что ли? Возьми, я тебя прошу. Шурка нехотя перекинул
гармонь через плечо, и охотники до клубного веселья отправились.
В селе Преображенском так называемый клуб находился в бывшем поповом
доме. Последовательно в течение многих лет в нем размещались то сельсовет,
то правление колхоза, то медпункт, а теперь вот - клуб. Старая планировка
дома - одноэтажного, деревянного, но довольно-таки обширного по сельским
масштабам - давно утратилась. Она менялась в зависимости от учреждения при