"В.Солоухин. Приговор (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

- Травятся?
- В Москве больше прыгают.
- Как прыгают?
- Дома теперь высокие. Возьмите университет. Прекрасная возможность для
прыганья. Пятнадцатый этаж, двадцатый этаж - шикарно! Но, знаете, некоторые
не разбиваются. Не до смерти. Везут к нам. У нас, во-первых, есть группа
реанимации. Удавленники тоже. Да вот придете, я вам их покажу.
- А эта девочка девятнадцати лет? Решила, что эссенция лучше?
- Она из Сыктывкара. Хватила уксусной эссенции, сожгла к чертовой
матери весь пищевод. Он зажил, но сросся. Глотать нельзя. Ей проделали в
боку дырку и в желудок ввели резиновую трубочку с воронкой на конце. Очень
неэстетично. Сама должна пережевывать пищу и выплевывать в воронку. Ужасно!
Она мучается уже больше года. В четверг мы ей из ее же толстой кишки сделаем
новый пищевод.
...Степанида Ивановна с детства внушала мне, что есть на земле два
самых печальных места: тюрьма да больница. Как ни странно для нашего
нервного и вообще беспокойного времени, я дожил, можно сказать, до седин, не
побывав ни в том, ни в другом месте. И теплилась надежда, что, может быть,
так и доживешь свой век, не вкусив великой печали ни тюрьмы, ни больницы.
Умирают же внезапно, кому дано. Как, например, недавно умер один известный
критик в Доме литераторов за партией в шахматы. "Ваш ход", - говорит ему
партнер, а он как будто не слышит. Что ж, в шахматах полагается подумать, и
торопить партнера некорректно. Но все же по прошествии пяти минут еще раз
напомнили Федору Марковичу, что его ход. Когда он и на этот раз не
откликнулся, догадались толкнуть, не вздремнул ли? Толкнули, а его уж,
оказывается, и нет. Он уже далече. И от шахматной партии, и от ЦДЛ, и вообще
неизвестно где. Но такую смерть, как говорят в народе, не купишь.
Тем не менее на всякий случай во время застолий (ну там Новый год,
праздник или банкет) я где-нибудь в конце вечеринки люблю провозгласить:
- А теперь, друзья, выпьем за сердечно-сосудистую! Она хотя и без того
на первом месте у нас на земном шаре, но все же выпьем за нее на всякий
случай, потому что, если та, которая на втором месте...
Тут меня шумно и дружно прерывают подвыпившие друзья, кричат, что не к
месту я завожу подобный разговор (допустим, на свадьбе или на дне рождения),
и кричат зря. Ибо еще древние греки на пирах ставили на видное место
погребальную урну, чтобы во время самого сладкого хмеля жизни помнить о том
часе, который неизбежен для всех без исключения, хотя некоторым кажется, что
все разговоры по этому поводу не о них, а о ком-то постороннем.
- За сердечно-сосудистую! - настаиваю я. - За нее, голубушку,
внезапную, моментальную, а еще бы лучше - во сне!
Но вообще-то говоря, мне удалось прожить половину века, ни разу не
увидев, как умирают другие люди, то есть именно того момента, когда с
последним выдохом отлетает жизнь. Дедушка Алексей Дмитриевич умер в возрасте
восьмидесяти пяти лет легко и просто. Утром сходил в церковь (была ранняя,
со снегом, но оттепелью пасха). Сел пить чай и стал лить из стакана мимо
блюдца. Его уложили в постель, и ночью, когда я спал, Алексея Дмитриевича не
стало.
Отец, Алексей Алексеевич, умер в олепинском доме, когда я был в Москве.
Встал ночью сходить на двор, закружилась голова, покачнулся, упал и - готово
дело. Тоже ему было за восемьдесят. В таком же возрасте умерла и Степанида