"В.Солоухин. Приговор (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

Ивановна, не на моих глазах.
Покойников немало пришлось повидать на своем веку, хотя бы стоя в
почетных караулах (Твардовский, Паустовский, Яшин, Фатьянов, Гладков,
Панферов, Пришвин, Серафимович, Чуковский, Ахматова...), а вот самый момент
смерти увидеть не привелось.
Итак, в больницу впервые в жизни я попал не как больной, а как
экскурсант, как любопытствующий писатель. В белом халате я сразу стал похож
(по возрасту и вообще по обличью) на профессора (не на парикмахера же!).
Так, наверное, и воспринимали меня больные рядом с подлинным профессором
Борисом Александровичем, когда он повел меня по Институту Склифосовского, по
узким его коридорам, из палаты в палату, с этажа на этаж. "Консилиум ходит,
профессора!" И тянулись с каждой больничной койки молящие взгляды, полные,
кроме мольбы, затаенной надежды, колебавшейся подобно красной стрелке на
грани с нулевой безнадежностью. Но все же - профессора! Борис Александрович
подходил к койке, двумя-тремя фразами умел сказать самое главное, то есть
то, что хотел от него услышать больной.
- Ну, как твой пузырь?
- Болит, батюшка.
- В понедельник вырежем.
Больная замялась, и это почувствовал Борис Александрович.
- Что еще у тебя?
- Не хотелось бы в понедельник. Во вторник или в четверг.
- Тяжелый день? Ладно, перенесем операцию на вторник. Спи спокойно,
набирайся силенок.
- Спасибо, батюшка. Богу молить...
- Молись, хуже не будет. Ну, а у тебя как?
- Глотать трудно. Вроде как застревает.
Женщина, изможденная, посеревшая насквозь, с огромными желтыми пятнами
у глаз, смотрит уж даже и без мольбы, но равнодушно и едва ли уж без
внутренней горчайшей усмешки. Но нет, и у нее в глубине взгляда все-таки
прыгает зайчик надежды.
- Пройдет. В этой стадии болезни всегда так. Нормально. Потом будет
лучше. Совсем хорошо.
Когда отошли от этой больной и вышли в коридор из палаты, Борис
Александрович обронил, не оборачиваясь, для меня, поспешающего сзади:
- Доедает рачище пищевода. Чудовищный рачище. Неоперабельна.
- А говорите, лучше будет, совсем хорошо?
- Во-первых, я, как врач, не имею морального права ни при каких
обстоятельствах говорить больному, что ему будет хуже и что он скоро умрет.
А во-вторых, хуже для нее уже быть не может. Все теперь, включая и смерть, -
для нее лучше... Ну вот, а здесь у нас хранятся запасы крови для
переливания. В нашем институте, куда привозят со всей Москвы попавших в
разные катастрофы - начиная с автомобильных и кончая нападениями бандитов,
кровь - первая необходимость. Теперь мы стали пользоваться трупной кровью, а
сначала это считалось неэтичным.
- Как трупной?
- Да. Мы ее любим больше, чем свежую.
- Кого любите?
- Трупную кровь.
Ничего себе разговорчики. Но стараюсь выдержать тон (может, меня просто