"В.Солоухин. Свидание в Вязниках и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

Конечно, может быть, мы не так дорожили бы каждой молекулой тепла, если
бы наши харчишки были погуще. Но шла война, на которую мы, шестнадцатилетние
и семнадцатилетние мальчишки, пока еще не попали. По студенческим хлебным
карточкам нам давали четыреста граммов хлеба, который мы съедали за один
раз. Наверное, мы еще росли, если нам так хотелось есть каждый час, каждую
минуту и каждую секунду.
На базаре буханка хлеба стоила девяносто рублей - это примерно наша
месячная стипендия. Молоко было двадцать рублей бутылка, а сливочное масло -
шестьсот рублей килограмм. Да его и не было на базаре, сливочного масла, оно
стояло только в воображении каждого человека как некое волшебное вещество,
недосягаемое, недоступное, возможное лишь в романтических книжках.
А между тем сливочное масло существовало в виде желтого плотного куска
даже в нашей комнате. Да, да! И рядом с ним еще лежали там розовая глыба
домашнего окорока, несколько белых сдобных пышек, варенные вкрутую яйца,
литровая банка с густой сметаной и большой кусок запеченной в тесте
баранины. Все это хранилось в тумбочке Мишки Елисеева, хотя на первый взгляд
его тумбочка ничем не выделялась среди четырех остальных тумбочек: Генки
Перова, Тольки Рябова, Володьки Пономарева и моей.
Отличие состояло только в том, что любую нашу тумбочку можно было
открыть любому человеку, а на Мишкиной красовался замок, которому, по его
размерам и тяжести, висеть бы на бревенчатом деревенском амбаре, а не на
столь хрупком сооружении, как тумбочка: знали ведь мы, как ее надо наклонить
и по какому месту ударить клюшкой, чтобы она сокрушилась и рухнула,
рассыпавшись на дощечки.
Но ударить по ней было нельзя, потому что она была Мишкина и на ней
висел замок. Неприкосновенность любого не тобой повешенного замка
вырабатывалась у человека веками и была священна для человека во все
времена, исключая социальные катаклизмы в виде слепых ли стихийных бунтов,
закономерных ли революций.
Отец Мишки работал на каком-то складе неподалеку от города. Каждое
воскресенье он приходил к сыну и приносил свежую обильную еду. Красная,
круглая харя Мишки с маленькими голубыми глазками, запрятанными глубоко в
красноте, лоснилась и цвела, в то время как, например, Генка Перов был весь
синенький и прозрачный, и даже я, наиболее рослый и крепкий подросток,
однажды, резко поднявшись с койки, упал от головокружения.
Свои припасы Мишка старался истреблять тайком, так, чтобы не дразнить
нас. Во всяком случае, мы редко видели, как он ест. Однажды ночью,
проснувшись, я увидел Мишку сидящим на койке. Он намазал маслом хлеб,
положил сверху ломоть ветчины и стал жрать. Я не удержался и заворочался на
койке.
Может быть, втайне я надеялся, что Мишка даст и мне. Тяжкий вздох
вырвался у меня помимо воли. Мишка вдруг резко оглянулся, потом, напустив
спокойствие, ответил на мой вздох следующей фразой:
- Ну ничего, не горюй, как-нибудь переживем.
Рот его в это время был полон жеваным хлебом, перемешанным с желтым
маслом и розовой ветчиной.
В другую ночь я слышал, как Мишка чавкает, забравшись с головой под
одеяло. Ничто утром не напоминало о ночных Мишкиных обжорствах. На тумбочке
поблескивал тяжелый железный замок.
К празднику Конституции присоединилось воскресенье, и получилось два