"В.Солоухин. Зимний день и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

Но кувшинки-то, кувшинки-то должны все равно понравиться. Цветок есть
цветок. К тому же на реке встречаются большие заросли кувшинок. В одном
месте собирается до сорока, до пятидесяти, может быть, даже до ста желтых
ярких цветков. Этакие желтые хороводы в десять - двадцать метров в длину и
ширину.
Я вскользь упомянул о кувшинках, дожидаясь восторженного отношения к
ним со стороны Валерии. И точно, она оживилась, и точно, начала восторженно
вспоминать, но только не о желтых кувшинках, а о белых лилиях.
- Ты знаешь, однажды я плавала в лодке по старому руслу какой-то реки
на Украине. Заплыли в такое место, что плыть дальше было нельзя, кроме как
по ковру из белых, душистых лилий. Представляешь? Мы плывем, за нами черный
след, а вокруг белые, белые лилии. С желтеньким в середине. Это было как в
сказке. Я в детстве часто представляла себя Дюймовочкой среди белых лилий.
Так вот здесь я почувствовала себя в детской сказке. И от этого было еще
красивей.
- Ну какие такие ковры, сколько шагов в длину или ширину?
Валерия рассмеялась.
- Ты ничего не представляешь. Я говорю тебе, что мы плыли, понимаешь,
плыли, может быть, полчаса, может быть, час по бесконечным зарослям лилий.
Так померкли, погасли, словно трепетные огоньки, мои кувшинки, мои
кувшиночьи хороводы (двадцать метров в длину), все, все гасло теперь, на что
ни взглянешь.
За долгую дорогу о чем только не поговоришь. Валерия похвасталась, что
где-то в донских степях, под каким-то хутором Веселым (чтобы никогда ему не
было весело!), она видела, как при ней колхозники наловили и отправили на
аэродром восемьсот килограммов раков, почти тонну. Была телеграмма из
Москвы: доставить к такому-то часу. Наверно, какой-нибудь правительственный
заказ. Раки были, как омары, огромные, глазастые, с широкими длинными
хвостами.
Мне представилось, как я из тинистого берега, сам перепачкавшись в
тине, с трудом вытаскиваю ей из норы жалкого рачонка с оторванной клешней
(ну пусть хоть и взрослого рака), и горькая обида неизвестно за что и на
кого подкатилась к горлу.
Меркло и гасло все. Живописный плетень, опутанный вьюном и лиловыми
колокольчиками, - всего лишь покосившийся плетень. И крапивы вокруг него
больше, чем вьюна. Да еще горькие-прегорькие лопухи. Лава через речку, та,
что для меня верх живописности, уюта, интимности, - всего-то лишь еловое
бревно. Ну пусть белая тропинка извивается к ней среди зеленой травы, ну
пусть ольховые деревья наклонились к поручню... Бревно - оно и есть бревно,
если даже перекинешь его с бережка на бережок нашей шустренькой (да что в
ней шустрого) речки.
Некоторое время я размышлял над тем, как бы расстроить всю эту
неожиданную затею. Из человека счастливого тем, что Валерия едет в нашу
деревню, я вдруг превратился в человека несчастного по той же самой причине.
Но расстроить затею было никак нельзя. Разве что поссориться и разъехаться в
разные стороны. Но тогда уж навсегда, безвозвратно. Я и вообще-то не мог бы
никогда и ни с кем поссориться по искусственному заданию. Тем более с ней.
Положение оказалось безвыходным.
Валерия как будто догадывалась о моем состоянии. Иногда она взглядывала
на меня сбоку и, должно быть, усмехалась в душе моей растерянности,