"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

и рубашка напущена на штаны. На голове беленькая панамка, а на шее из-под
воротника рубашки - бордовый бант. В таком виде я и запечатлен на
сохранившейся "караваевской" фотографии. Рядом сестра Маруся, девчонка тоже
еще лет десяти. Она старше меня на шесть лет. Следовательно, мне - четыре. У
нее в руках цветы, золотые шары, а у меня лошадка на четырех колесиках,
купленная тут же, на ярмарке. Огорчение в том, что рубашка была белая и
лошадка белая, и вот - игрушка на карточке не вышла. Это огорчение от
первого тогдашнего взгляда на фотографию я хорошо помню. Вернее, даже
удивление: как же так? Была же лошадка, красивая новая игрушка...
Остальные обстоятельства фотографирования исчезли из памяти.
Еще три-четыре фрагмента, сохранившиеся от поездки в Караваево. Вот эти
золотые шары. У нас в Алепине их почему-то не разводили, а там - палисадник
как единый огромный букет. Причем самого дома, около которого цвел
палисадник, ни единым штрихом не помню. Ни крыльца, ни окна, ни ворот...
Смутный лик бородатого деда Ивана Михайловича, отца моей матери
Степаниды Ивановны, видится в коричневых тонах. Так что, возможно, тут более
позднее влияние живописного портрета (маслом), который уже в тридцатые годы,
когда нарушался караваевский дом, был привезен с кое-каким скарбом в
Алепино.
В густых и синих сумерках памяти покато льется по широкому дощатому
лотку гладкая, как стекло, вода. Медленно поворачивается все в струйках воды
и в зеленых волосьях водорослей деревянное мельничное колесо.
Сама река, сама мельница остались где-то вокруг этого лотка, и колеса,
в темноте, не попали, так сказать, в объектив, в кадр.
Строго говоря, есть один только кадр, оказавшийся, точно в фокусе,
прекрасно высвеченным и остановленным памятью с оптимальной выдержкой. Он
остается как бы даже символом того праздника, того Караваева, той ярмарки,
той нашей поездки. Кадр этот - новое, белое решето, полное золотого,
крупного, полупрозрачного винограда.
Виноград, несомненно, куплен на ярмарке. Предполагаю, что его продавали
расфасованным в решета и вместе с решетами. Так и было: купить не фунт и не
десять фунтов, но решето винограда. Не вешать его, не перекладывать лишний
раз, не мять. Сами решета были, наверное, очень дешевы, да если и стоили
сколько-нибудь, так ведь всегда в хозяйстве пригодится новое решето.
Дорога до Караваева, если не отдельными штрихами, то цельным
впечатлением, смотрится ярче и протяженнее.
Двадцать верст на скрипучей телеге, влекомой неторопливым Голубчиком
(понукаемым еще более неторопливым Алексеем Алексеевичем - моим отцом),
длились не меньше пяти часов.
Пять часов медленно двигался мимо нас по обе стороны телеги (но и
сверху, и вообще вокруг) золотой с зеленым и голубой с белым август. В
обобщенном виде - синие холмы, беленькие колоколенки там и сям, темные
острова перелесков, желтые плоскости опустевших уже полей и горизонт,
горизонт со всех сторон - круглая, немного вогнутая чаша земного приволья.
Плыви, плыви, родное приволье, плыви через глаза четырехлетнего
белоголового мальчика, наполняй и насыщай душу так, чтобы хватило потом на
всю остальную жизнь.
В обобщенном виде - синие холмы да белые церковки, а на первом плане, в
фокусе, в резкости - мягкий клевер на телеге, на котором сидишь, желтые
кисти рябинника около самой колеи, так что если спустишь ноги с телеги, то