"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

приходилось наблюдать, а в иных и участвовать. Но вот беда, о них почти все
уж рассказано в предыдущих книгах, хотя бы в "Капле росы". Допускаю, что
возможному читателю этих строк так и не попалась книга с таким названием и,
значит, никакого повторения для него не было бы, но я-то знаю, что есть
такая "лирическая повесть" с подробнейшими впечатлениями деревенского,
крестьянского детства, и перо тотчас откажется двигаться по бумаге, как
только попадет на проторенную дорожку.
И вообще, разворачивая и расстилая на мнимом пространном столе кусок
материи, из которого собираюсь кроить эту книгу, с ужасом вижу, что весь он
в зияющих прорехах. Беспорядочно и наугад вырезал я из полотна своей жизни
то один лоскут, то другой и шил из этих лоскутов рассказ, стихотворение,
главу для повести, эпизод для романа. Я как бы брал березу, речку, ромашку,
жаворонка, колодец, колоколенку за синим лесом и показывал эти отдельные
детали пейзажа в надежде, что постепенно сложится цельная картина. Что ж, в
этом был свой резон, если бы теперь не пришло в голову написать весь пейзаж
целиком и в композиции, и вот вопрос: что делать теперь с уже изображенными
березой, речкой, ромашкой, жаворонком, колодцем, колокольней за синим лесом?
Конечно, на протяжении суток (не говоря уж о годе, а тем более о жизни)
меняется освещение и предметы под вечер могут выглядеть иначе, нежели они
выглядели в полдень и утром, а осенью, в листопад, иначе, нежели в июльскую
пору, но все-таки это слабое утешение, и едва ли послужило бы оно
оправданием, если бы я и правда начал бы обо всем писать по второму разу.
Впрочем, надо признаться, что, призывая самые первые, досемилетние,
дорубежные, впечатления (а тут сразу два рубежа - школа и коллективизация),
я вижу, если быть добросовестным и не тащить в тот ранний отрезок жизни
более поздний опыт, не очень многое от крестьянских, полевых работ. Главные
впечатления шли тогда, видимо, через дом, через домашний уклад. Главное тут
было не в деталях и фактах, а в ощущении благополучия, тепла, света, семьи,
счастья, Бога...
Двухэтажный дом (низ кирпичный, верх деревянный) был построен
что-нибудь в середине прошлого века и к своему приближающемуся столетию
превратился в труху. Во всяком случае, превратилось в труху все, что было в
нем деревянного. Железная крыша тоже вся проржавела насквозь, скрепы ее
распались, ветер задирал листы железа, гремел ими, в дождь приходилось
подставлять везде в доме тазы и корыта, и тут можно отметить один щемящий
мотив. Мало найдется на свете звуков, которые так услаждающе действовали бы
на мой слух, как шум дождя о железную крышу дома. И вот оказалось, что это
хорошо только тогда, когда под крышей уютно, тепло и сухо. Наслаждение
превратилось в бедствие и душевную боль. Только ради того, чтобы опять, хоть
однажды, со спокойной душой и спокойным сердцем услышать шум летнего
(бурного, крупного, а пусть хоть и мелкого, мягкого, ровного) дождя о родную
крышу, стоило (так хотела душа) возвратить родительскому дому крепость и
прочность.
К 1961 году (у меня уже пять-шесть книг и две дошкольные дочки)
проблема обозначилась очень четко: либо бросать совсем родное гнездо и
заводить что-нибудь вроде дачи возле Москвы и больше уж никогда не
возвращаться в Алепино, либо отремонтировать дом и каждое лето приезжать.
Наша речка, наши холмы и овраги, наши небольшие лесочки по холмам, наши
ветлы и липы, цветы, тропинки... Наше сельское кладбище, в конце концов, на
котором Алексей Алексеевич покоился к тому времени вот уж четыре года, а