"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

прогуливается, сначала по тропинке от Негодеихи, потом через луг на том
берегу реки, потом поднимается в гору от реки к селу...
По большим праздникам стол для гостей накрывали наверху. Значит, за
этим же столом и произошло маленькое курьезное событие со мной, которое вижу
почему-то как бы со стороны. Наверное, несколько раз мне о нем рассказывали,
когда я был еще совсем маленьким, и картинка укрепилась в моей памяти, как
будто я это видел, а не был главным действующим лицом.
Оказывается, я долго не мог бросить материнскую грудь. Ну, скажем, если
это был покров, то мне уже один год и четыре месяца. И вот во время
праздничного застолья мать берет меня на руки, а я требовательно лезу
ручонками к ней, требуя своего. Тут кто-то и пошутил (это как раз мог быть
дядя Саша или Михаил Григорьевич Ламанов, наш зять с Брода, тоже шутник):
- Да как ему не стыдно, такому взрослому мужику, грудь сосать. Ему
кумушку

[Медовая крепкая брага.]

пора пить. Ну-ка дай-ка ему кумушки вместо молока...
Мать зачерпнула в чайную ложку кумушки и в тот момент, когда я должен
был вот-вот дотянуться до вожделенного, вылила ее мне в рот. Будто бы я
закашлялся и расплакался, но грудь с тех пор больше ни разу не требовал и не
брал.
Теперь я иногда и сам шучу, что переход к алкоголю совершился у меня
непосредственно от грудного молока.
Потом отшумит застолье... Впрочем, как это отшумит? Ну, поговорят,
конечно, степенно и негромко, может быть, даже песни попоют, но без
теперешнего ора ("ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала"), но
настоящие песни. Тогда многие ведь по-настоящему умели петь, потому что
церковь привносила настоящую музыкальную культуру, в церкви вразнобой орать
не будешь, там надо именно петь, но мать моя Степанида Ивановна пела
особенно хорошо. "Плещут холодные волны", "Вот вспыхнуло утро, румянятся
воды", "Что затуманилась, зоренька ясная", "В низенькой светелке", "Стонет
сизый голубочек", "Не осенний мелкий дождичек", "Не шей ты мне, матушка" -
вот песни, которые пелись у нас в доме. А потом отшумит, отгомонит застолье,
грязную посуду всю унесут вниз, и наверху опять установится благолепная
тишина. Дед над Библией с огромной лупой на черенке, да мы с Катюшей над
книгами.
Было бы несправедливостью, если бы я стал утверждать, что внизу были
только горшки да коровье пойло, охапки дров да квашня, а поэзия вся была
исключительно наверху.
Лежа на печке рядом с матерью (в редкие случаи ее досуга), я тоже
слушал стихи, но пристрастия у матери с Катюшей были разные. Немного
торопливым, немного захлебывающимся голосом, сминая некоторые слова и
строки, мать читала мне (наизусть в отличие от Катюши, вооруженной красивыми
книгами) про дядю Власа, бродящего по Руси и собирающего на храмы божии,
дабы замолить грехи, про несжатую полоску ржи и про то, как

Вечер был, сверкали звезды,
На дворе мороз трещал,
Шел малютка по деревне,