"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

заступился, когда я в реке тонул, он мне руку подал, когда я тяжелую ношу
тащил, он мне помог, когда я падал, он меня поддержал... Это хороший
мальчик, место ему - в раю". Ты скажешь ему: "Господи! Да я тебя вижу первый
раз". - "Нет, ты меня много раз видел, - возразит господь. - Ты за старушку
заступился, а это был я, ты жаждущего напоил, а это был я, ты нищенке
милостыню подал, а это был я..."
- Господь, - продолжала мать, - каждый твой шаг видит, и даже что ты
думаешь - знает. Он и хорошее видит, и плохое. Ты уж старайся хорошее все
делать. И ангел-хранитель у тебя за правым плечом стоит, и его огорчать не
надо. Он каждому твоему доброму делу рад, улыбается и смеется. А бес за
левым плечом в это время морщится и корчится. А когда ты плохо поступишь,
бес хихикает и руки потирает. Зачем же беса-то радовать?
Если иметь в виду, что Степанида Ивановна вышла замуж в семнадцать лет
(а у мужа-вдовца, двадцатисемилетнего Алексея Алексеевича, уже двое детей на
руках), то по грубой, приблизительной прикидке двадцать тысяч раз
поднималась Степанида Ивановна до свету, первой в доме, чтобы растоплять
печь, заниматься стряпней, скотиной, хозяйством. Но сначала - молиться. Еще
полуодетая, в белой рубашке, перед огоньком лампады, освещающей образа на
киоте в переднем углу, на коленях, шепча, с глубокими вздохами, двадцать
тысяч страстных, сердечных, утренних молитв, пока вое еще спят, прежде чем
начать греметь ухватами и чугунами, двадцать тысяч тихих - шепотом, с
глубокими вздыханиями, на коленях - разговоров с богом, просьб, молений,
восхвалений, благодарений. Но главное, видимо, единение с богом, слияние с
ним душой и сердцем, отсюда и слезы на глазах после каждой молитвы, и
умиротворенность, просветленность, выливающаяся каждый раз в одну и ту же
фразу, формулу, завершение: "Слава тебе господи, слава тебе".
Двадцать тысяч молитв - это утром, да еще столько же по вечерам, перед
сном. И если в ранние дорассветные часы я, младенец, еще сладко и крепко
спал (разве что случайно, при верченьи с бочка на бочок, приоткроются на
мгновенье глаза, и словно при моментальной фотографии отпечатается полутьма
дома, огонек лампады перед иконами, мать на коленях в белой рубахе), то на
вечернюю молитву мать часто ставила меня рядом с собой. Тоже на коленях,
тоже крестясь, тоже что-то шепча (но, наверное, не длинную сложную молитву,
а лишь какую-нибудь одну молитвенную фразу, какие-нибудь два-три слова), я
больше вслушивался в шепот матери, нежели молился сам, но все равно некая
сладчайшая сладость охватывала душу младенца, до спазмы в горле, до горячей
волны около сердца, до слез на глазах. Но иногда (и это были особенно
сладостные моменты) я вот так-то, поворачиваясь с бочка на бочок и приоткрыв
на мгновенье глаза и увидев, словно при моментальной фотографии, огонек
лампады в полутьме дома и мать перед иконами в белой рубахе, я преодолевал
крепость детского сна, тепло постели, вставал и опускался на колени рядом с
матерью. Эти утренние молитвы (может, еще и потому, что связаны были
как-никак с жертвой, преодолением самого себя) были особенно сладостны, и
вечерние молитвы не могли с ними сравниться. К тому же еще дневная суетность
не отступала совсем, нужно еще ее преодолевать, на зеркале души еще круги,
как на воде после брошенных камешков, не сразу они пройдут, не сразу
успокоится и устоится чистая водная гладь, а утром... утром все тихо,
умиротворенно и сам ты (четырех-пятилетний) почти что - ангел.
Представляете ли вы эту картину: женщину и ребеночка, и чтобы они
стояли на коленях в полутьме избы перед лампадой, освещающей иконы, и