"В.Солоухин. Рассказы разных лет" - читать интересную книгу автора

расходился круг от всплеска рыбины. Потом я заставил одного молодого
ихтиолога, худощавого, в очках и шляпе, засучить штаны, войти в воду выше
колен и что-то там изучать и разглядывать. Потом я сфотографировал
председателя колхоза садящимся в "газик". Потом снимал старика кормача и
сторожа на утлой лодчонке, когда он разбрасывал по воде комбикорм. Причем я
успевал следить и за взбульками от комбикорма, и за волной, остающейся от
лодчонки, и за тем, чтобы лицо старика не оказалось в тени... Короче говоря,
кое-что я уже знал.
В редакции с удивлением спросили у меня, почему я не затребовал
фотокорреспондента, я вместо ответа отдал им несколько катушек отснятой
пленки. Ее тотчас отправили в лабораторию. Через какие-нибудь два часа
пришли в фотоотдел отпечатанные "контрольки". Заведующий фотоотделом быстро
перебирал контрольные снимки, раскидывал их по столу, и часть их как-то сама
собой распределялась у него как если бы уже на двух "огоньковских"
страницах.
- Сойдет, - сказал заведующий. - И даже очень сойдет. Это для
заголовка, это вниз, это на вторую полосу. Сойдет...
Так впервые появился мой очерк о колхозном карповом пруде (в духе
"Огонька" того времени он назывался "Золотое дно"), где было написано мелким
шрифтом: "Фото автора".
Потом было еще несколько поездок, в которые я ездил без фотографа, в
том числе и шесть поездок в казахстанские степи, на освоение целинных
земель. А потом жизнь моя переменилась, вернее, вернулась в свое законное и
единственное, предназначенное ей русло. Стали издаваться сборники
стихотворений, я вступил в Союз писателей, написал "Владимирские проселки" и
"Каплю росы", и моя журналистская карьера, как говорится, закончилась. Но
было, было семь разъездных "огоньковских" лет.
С тех пор я ни разу не брал в руки фотоаппарат и, по правде сказать, не
знаю, где он теперь у меня валяется. Где-нибудь на антресолях вместе с
елочными игрушками и другими ненужными и забытыми вещами. Я не могу сказать,
что я тогда научился профессионально снимать. У меня не было ни техники в
прямом (аппаратура и оптика) смысле этого слова, ни тех навыков, приемов,
знания дела, мастерства, которые тоже мы в любом виде искусства называем
техникой. Ведь даже про балерину мы говорим: "У нее великолепная техника".
Или: "У нее слабая техника". Фотоаппарат я забросил, но у меня остался вкус
к черно-белой фотографии как таковой, а если сказать точнее - у меня
осталось на всю последующую жизнь понятие о кадре и ощущение кадра. Кадр -
это секрет эстетического обостренного и углубленного восприятия окружающего
мира. Кадр - это ключик к тому, что японцы называют любованием. По-моему,
наше слово "созерцание" не передает всей точности этого понятия.
Вы едете на машине по дороге из Еревана. Друзья-армяне показывают вам
просторы Араратской долины. Белоснежный (розоватый, впрочем, в этот час)
Арарат все время виден справа от дороги, вдали, на горизонте, висящим в
чистом и синем небе. Машина вдруг останавливается, и вам предлагают выйти.
- Что-нибудь особенное?
- Да, постоим, посмотрим на Арарат.
В нескольких метрах от дороги построена полукруглая отлогая и широкая
арка. Вы останавливаетесь против нее и замираете в восхищении. Арарат с
частью синего неба и с частью долины вы видите теперь обрамленным аркой. Она
только для этого здесь и построена. Арарат, вставленный в арку, как в рамку,