"Сергей Соловьев. Прана " - читать интересную книгу автора

Кто сидит? Это может быть баба. Или садху. Или свами. К дереву это
прямого отношения не имеет. Все они, как правило, практикуют йогу. В здешних
краях по преимуществу тантру (разумеется, не в нашем, зачастую вульгарном,
понимании).
Баба - послушник духа, скиталец-аскет. Обычно он в красных одеждах, но
в мутноватых, слегка приглушенных тонах.
Садху - тот же баба, но "чакрой" повыше. Садху уже может учить - не
обязан, но может. Его цвет - просветленно оранжевый, чистый, сквозной.
Свами - белый, он может иметь школу, быть настоятелем ашрама, или жить
в стороне - сам по себе.
Конечно, и баба может завернуться в белое (и это встречается довольно
часто), но каждый скажет, чуть приглядевшись: ба, баба!
Другая энергия, шаг, взгляд.
Деньги и те, кто их делает, по-прежнему занимают низшую ступень
общественного уважения. Высшую - по-прежнему - дух и те, кто его творит.
Потому и нет недостатка в бесплатных клиниках и ашрамах, где любой - кто бы
он ни был - получит и помощь, и кров, и харч.
Нищих - не меньше деревьев. Один - с надменной осанкой и в космах
седых - подошел и, не глядя в лицо, а куда-то поверх и чуть вбок, как
король, отчеканил:
- Пять рупий. На мыло. Я требую.
Лир! Я дал десять. Он взял не взглянув. Рот поджал, отошел.
За день до поездки к истоку Ганга я решил прогуляться в ближайшее
ущелье в надежде увидеть дикого слона. У местных жителей бытует, как мне
кажется, предубежденье, что лучше встретиться с тигром или с кем угодно, чем
с этим роторным шагающим мирозданием.
Возвращался я, когда уже начало смеркаться. Слонов не было, хотя то и
дело натыкался на еще не застывшие глыбы помета (мой ялтинский друг
выкрадывал такие блины по ночам из местного цирка и унавоживал свой огород;
одного слоновьевого сброса хватало на все его сотки).
Но видел: нежно-карего буйвола с болотными цаплями на спине, он лежал
на топкой поляне, со скептичным безразличием пожевывая каучуковыми губами.
Еще: взбалмашного петуха, похожего на наших декоративных; он метался
между деревьями взвинченными зигзагами с шипящим свистом, как бракованая
петарда.
Потом: скользящий - как на веревке - воротничок мангуста.
И: олененок с фаюмскими глазами на лице и бежевой в белых ноликах
сорочке - фланелевой.
И вся округа - в павлинах, самках, сидящих на ветвях, кричащих, как
вакханки, вверх, заплющив очи. А герои, развернув хвосты, елозят грудью по
земле под ними.
И, обернувшись: веер нефти в солнечном луче - последнем, смерклось.
Я был уже рядом с дорогой. Тропа вильнула, под ногами - павлиньи перья;
справа в кусте, на весу, мерцало мертвое павлинье тело с текущей к земле
шеей и маленькой литой головкой в короне.
Вынув фотоаппарат, я приблизился; вспышка - и что-то дернулось рядом с
моей ступней. Я глянул вниз и обмер: двухметровый ящер, чуть улыбаясь, дышал
мне в щиколотку, глядя снизу немигающим взглядом.
Городок встретил роеньем огней, ежевечерней толчеей речи, запахов,
красок. Древесный старец в серебристых водорослях волос сидел у реки,