"Сергей Соловьев. Прана " - читать интересную книгу автора

пути - до ущелья "Горячая весна".
Только когда он высадил нас и, развернувшись, исчез, мы поняли, почему
он с такой легкостью согласился нас подбросить. До оазиса оставалось едва ли
не столько же - но уже по взвившейся от земли дороге. А это селенье,
точнее - гноящаяся корочка по сторонам от надреза дороги, так же звалось
"Горячая весна".
Безжизненные, чуть сковырнутые струпья построек. Шрам дороги, как бы
продавленной заржавленным тесаком и присыпанный теплой золой по-живому.
Утлый слезящийся свет. Без ашрамов. Ущелье, в которое солнце косит лишь
часок.
Семиколенные катакомбы дома, по пояс выпростанного из земли, безмолвной
и голой, такой же, как этот моложавый старик, ведущий нас по его галереям,
лепящимся к скале над пропастью.
Майка на нем - как продырявленный воздух над полем после стихнувшей
битвы.
Впереди он, за ним Ксения с ладонью на мутящемся животе, чуть
согнувшись от резей, и за красным светофором ее рюкзака - я, полутороногий.
Комната. Лысая лампа с мигающим светом на жилистом шнуре из вспоротого
потолка. Мятые глинобитные стены. Косо припавшая к склизкому полу кровать,
без белья, с прожженной дырой в полосатом матраце. Дверь, поскользнувшаяся в
петле, подергивающаяся, полуживая.
За ней - выход, скользящий к пропасти, без огражденья.
На кромке - будка туалета с боковым, на уровне груди, вентильным краном
для душа. Двери нет, в будке - человек в одежде, на корточках, обняв голову,
под открытым краном.
Ксения распластана на кровати, лицом в матрац, излучиной, у дыры.
На стене - насекомое, похожее на раздавленный нежно-красный куст;
выплетается из себя, прорастая.
Темнеет. Лампа мигает, как глухонемой, все настойчивей. К выходу,
которого нет.
Чувство такое, будто отсюда не выбраться. Никогда. Все, как мокрая
скользкая глина, плывет. Под ногой, под рукой, нежно-красная, под
хрусталиком глаза, под плывущей кроватью во вспышках икающей лампы, под
Ксенией, в ней, между нами, во мне.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко, - бормотал я,
выхрамывая из катакомб на дорогу - пустынную, мертвую. Да и ей ведь не
больше, чем на ушко, на одно только слово. Ты...
И топорщится нить, препираясь, и мигающий свет, и ни пальцев, ни губ.
На игольное только ушко.
Нельзя, - бессмысленно повторял я, вглядываясь в смеркающийся горизонт
дороги, - нельзя, - этому глинобитному небу, - нельзя, - этому глиняному
ребенку в груди, - нельзя так...
Ангел, а кто ж еще, шел по дороге. Ангел, закутанный в хлам машины.
И подобрал нас.
Ласточкино гнездо ашрама. Во внутреннем дворике - два бассейна: мужской
и женский, наполненных целебным кипятком, текущим из расселины в скале. И
тишь. И тонкий полумесяц над ашрамом.
Один сижу - на кромке, с ногой - одной, опущенной в бассейн. Мужской.
Окно наше горит за спиной, само себе, и никого за ним. Ксения
переметывается во тьме от дерева к дереву. Живот.