"Орест Михайлович Сомов. Сказка о Никите Вдовиниче" - читать интересную книгу автора

того, коли одному его съесть".- Тут он, не разгадывая и не откладывая,
ударил черною бабкой о земь, протвердил как зады свой заученный наговор:
"Бабка, бабка, черная лодыжка!" - и примолвил: "Взвали мне пирог на дровни".
Пирог очутился на дровнях, а Никита впрягся в оглобли и ну тащить изо всех
жил, да не тут-то было! тпрю не едет и ну не везет. Опять принялся он за
черную бабку: "Помоги-де мне пирог в избу привезти", и дровни покатились
сами собою; Никита чуть успевал бежать, чтоб они ему в сугорбок пинков не
надавали. Прикатились к дверям, а двери-то узеньки да низеньки; только ведь
у нас не по-вашему, хоть тресни, а полезай: двери расступились, дровни
вкатились и свалили пирог на дубовый стол, а сами тем же следом назад, на
попятный двор, под навес, - и опять все стало по-старому, по-бывалому. И
возговорил Никита Вдовинич своей матушке, Улите Минеевне: "Вот тебе,
государыня матушка, гостинец от гостей торговых; кушай себе на здоровье".
Улита Минеевна, увидя пирог, от радости руками всплеснула и голосом взвыла,
словно покойницу свекровь хоронила. "Ах они мои батюшки, купчики-голубчики!
потешили меня, вдову горемычную! Пошли им, господи, втрое того за их
добродетель". Тотчас взяли топор, разрубили пирог на куски и принялись
вдвоем уписывать; куда! и сотой доли съесть не могли. Никита наелся так, что
инда пить ему захотелось. Вот он выбежал в присенок, ударил бабкой о земь и
сказал: "Бабка, бабка, черная лодыжка! служила ты басурманскому колдуну
Челубею Змеулановичу ровно тридцать три года, теперь послужи мне, доброму
молодцу: дай мне браги ушат, чтобы стало со днем на неделю, пусти в него
красный ковш и поставь здесь в уголку". Махом проявился в углу ушат браги,
полнехонек и с краями ровнехонек, а посередине плавал гоголем красный
ковшик. Опять Никита сказал своей матушке, что это купцы дали ему за добрую
сторожу, и Улита Минеевна так обрадовалась, что всех купцов чухломских чуть
заживо в угодники не причла. "А куда же ты, мое дитятко, девал свои новые
рукавицы да гривну денег? - спросила она у Никиты.- Аль потерял да
потратил?" - "Нет, государыня матушка, не потерял, не потратил, а в теплое
местечко попрятал". Тут он опять выскочил в присенок и хватил бабкой о земь:
"Чтобы, дескать, уродились мне рукавицы новые строченые да денег семь алтын
с деньгой". Все это поспело как за ухом почесать. Рукавицы новые строченые,
на них коймы золотые тисненые, сами наделись на руки, а семь алтын с
деньгой, в цветной калите шелку шемаханского, висели у Вдовинича за поясом.
Опять матушка его, вдова горемычная Улита Минеевна, диву дивовалась и дарами
любовалась, да молила бога за своего сынка ненаглядного, который сам теперь
стал ей кормильцем.
На другой день Улита Минеевна пошла звать старушонок-соседок да
кумушек-голубушек попировать даровыми пирогом да брагой; а они, дело
домышленное, лакомы на то, что не на свои грош куплено: пили, ели, чуть не
лопнули, а все еще пирога да браги осталось на добрую неделю.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Наш Никита Вдовинич,
черной бабкой о земь постукивая да того-другого, прочего попрашивая, как сыр
в масле катался и рос не по дням, по часам. Прошло семь лет с походом, и он
стал таким молодцом взрачным да ражим, что все на него заглядывались: лицо
кругло и полно, что светел месяц, бело и румяно, что твое наливное яблочко;
а сила у него проявилась такая, что с одного щелчка между рог быка убивал.
Двор у него был как город, изба как терем, и в ней всякой рухляди да
богачества, что и в три года не счесть. Матушка его Улита Минеевна в одну
ночь охнула, воздохнула, да и ножки протянула, обкушавшись на имянинах