"Нина Соротокина. Трое из навигацкой школы (Роман в двух книгах "Гардемарины, вперед!")" - читать интересную книгу автора

исчез майор, не гарцует. И с визитами никто не идет. Все обходят дом, как
чумной!
Неприбранная, в папильотках бродила она по дому, засыпала сидя, где
придется, и просыпалась внезапно, как от толчка. И опять думала о приятном:
об игре в волан у Новосильцевых, о заезжих итальянских музыкантах.
Но когда время подошло к ночи, она заметалась, не находя себе места.
Крикнула Лизу, та все пряталась с испугу, и дуреха камеристка сделала
книксен: "Одеваться?" - "Куда одеваться? - хотела заголосить Анастасия и
отхлестать нахалку по щекам, но сдержалась. Одеваться? А почему бы и нет?"
Она выбрала цвета майской травы юбку с бантами из ажурной тесьмы и
парадное, затканное цветами, платье-робу на обширных фижмах. Потом отослала
камеристку и стала рыться в большом материном ларце, к которому ранее не
имела доступа. Чего только не было в этом старинном, украшенном усольскими
эмалями ларчике! Драгоценные камни всех цветов и размеров, оправленные в
кованое и филигранное золото: серьги, браслеты, пуговицы, табакерки,
мушечницы. Крест в алмазах пожаловал Головкиным сам царь Федор. Мать
рассказывала, что в Смутное время семейная реликвия попала в руки Марины
Мнишек и только счастливый случай помог вернуть крест назад. В старинном
смарагдовом ожерелье мать венчалась с отцом ее.
- Это подходит, - прошептала Анастасия. - Жемчуг требует томности, но
томность на допросе не поможет. А темно-зеленые смарагды так значительны!
Она примерила одни серьги, другие и неожиданно успокоилась. И так каждый
вечер стала Анастасия одеваться, как для бала. Потом шла в угольную
гостиную, там садилась у окна и, глядя на свечу, проводила ночь в ожидании
повторного ареста.
Коли явятся опять и закричат: "Говори!", то единой заступницей перед
строгими судьями встанет ее красота, силу которой хорошо знала девица
неполных восемнадцати лет.
Но с арестом медлят. Третьи сутки торчит в палисаднике маленький
человечек в цивильном платье, шпион, которого, как собачонку бросил офицер
охранять ее от нежелательных встреч. Человечка жалеет прислуга, кормит щами
в людской, а он все рвется к парадному крыльцу и что-то записывает маленьким
угольком в книжечку.
Одного, видно, мало - не уследит... Второй является каждую ночь
неотрывно смотрит в окно, следит за каждым ее движением. Пусть смотрят,
пусть докладывают своему начальству - она не плачет, не прячется в покоях,
она ко всему готова и ждет.
Оплывает свеча в серебряном подсвечнике, устает шея от тяжелых
украшений, туго стянутый корсет стесняет дыхание. В доме тихо, только
маятник часов стучит неустанно да поскрипывает от ветра оконная рама.
Анастасия не зовет Лизу, сама меняет свечу и опять глядит, как выгорает ямка
около фитиля.
А потом появился шевалье де Брильи. Она задремала и не слышала, как
говорил он со слугами, как вошел, а когда открыла глаза, шевалье уже стоял
на коленях, крепко держал ее руку в своей и шептал:
- Oh, mademoiselle, pardonez-moi mon indiscretion... Се bonheur m'est
donne par Dieu...*
Они встречались на балах и куртагах, обхождение у шевалье было самое
светское, походка и жест изысканны. В гавоте он как-то показал себя отличным
партнером. Впрочем, вся свита французского посла маркиза де Шетарди знала