"Нина Соротокина. Трое из навигацкой школы (Роман в двух книгах "Гардемарины, вперед!")" - читать интересную книгу автора

родами. Так что платить за тебя было некому!
- Что же вы сердитесь, батюшка? - спросил Никита дрожащим голосом и
понял - за то, что носил на груди и перечитывал эту бумагу, за то, что
поверил ей и теперь, пусть почтительно и робко, требует от отца отчета и
сочувствия. И поняв это, сказал: "Простите меня..."
- Катерина Исаевна, твоя мать, - князь сделал ударение на последних
словах, - нашла в тебе радость. Я ее при жизни обижал, не обижай ее после
смерти. О пасквиле забудь!
Но князь сам вспомнил через год про анонимное письмо, когда сообщил
сыну о намерении жениться.
- Тебя незаконным хотели видеть в поисках наследства. Коли я женюсь и у
меня будут дети, то тетка твоя, - князь возвысил голос, и Никита понял, кто
автор пасквиля, - может, и подружиться с тобой захочет. Добра от нее не жди.
Она тебя приветит, а потом по судам затаскает.
Тетка жила в Москве в родовом гнезде Оленевых, но за два года учебы
Никита ни разу не видел ее. И вдруг Ирина Ильинична сама пожаловала к
племяннику. У нее было веселое и безжалостное лицо. Никита старался быть
вежливым, и беседа велась непринужденно, в светском тоне.
- А как дела дома? - спросила она как бы между прочим.
- Хорошо, - пожал плечами Никита. - Хорошо то хорошо, да знаешь ли ты,
что молодая княгиня, мачеха твоя, на сносях? Да, да... На пятом месяце!
Ежели у них родится дочь - твое счастье, а ежели сын, то как был ты
незаконным, так им и останешься.
Никита не нашелся, что ответить, а Ирина Ильинична взяла у Гаврилы
розовой эссенции, румян и укатила, весьма довольная собой.
Свиданию с теткой Никита был обязан своим первым литературным
произведением -"Трактатом о подлости". Гаврила и раньше замечал, что на
барина иногда "находило" и он за вечер столько ломал перьев и портил бумаги,
сколько хорошему писарю хватило бы на месяц.
Но в этот раз бумаги было изведено мало, а трактат явно получился.
Никита, правда, подозревал, что это заслуга не столько его самого, сколько
Катулла, чьими цитатами он нашпиговал свой труд, как баранину чесноком. Что
ж делать, если мысли есть, да толкутся в беспорядке, ярость есть, да не
выскажешь, слова витают, жужжат, как комары. А у Катулла фраза гремит, как
анафема с амвона.
Что за мстительный бог тебя подвинул
На губительный этот спор и страшный?*
Катулл был так ему созвучен, так до последней капли понятен, что перо
выводило латинские фразы, как свои, только что написанные. Трактат он кончил
угрозой, занесенной над теткой, словно топор: "Жадному коршуну в корм кинут
презренный язык. Сердце собаки сожрут, волки сглодают нутро"**.
______________
* Катулл. "Что за черная желчь, злосчастный
Равид..."
** Катулл. "В час, когда воля народа свершится..."
(пер. А. Пиотровского).
Писать было так мучительно и сладко, что он и думать забыл о визите
родственницы, а запомнил, как счастлив был, сочиняя трактат, как умен, как
неуязвим для человеческой злобы и корысти.
Служанка прошла по двору с подойником, и Никите захотелось парного