"Нина Соротокина. Канцлер (Продолжение "Гардемарины, вперед!", книга 3)" - читать интересную книгу автора

- Брось, Адриан, какое я сиятельство? Что ты голову людям морочишь? -
проворчал раненый.
Но денщик не успокоился, только хмыкнул и с трудом начал переводить
свой вопрос на немецкий.
Девушка робко приблизилась.
- Десять,- она улыбнулась и, решив, что офицер ее не понял, подняла
вверх очень красивой формы руки и чуть растопырила пальцы. На указательном
вдруг блеснул крупный, хорошей огранки алмаз, повернутый камнем внутрь.
Девушка смутилась и спрятала руку в карман.
- Ах, десять?- раненый улыбнулся и откинулся на подушки.
На вид ему было около тридцати, но, присмотревшись, можно было сказать,
что он значительно моложе. Он. был без парика. В челке надо лбом, в манере
слегка морщить нос, загораживаясь рукой от солнца, в беспомощной улыбке было
что-то мальчишеское. На его коленях лежала набитая табаком трубка, которую
он не курил, а только ощупывал тонкими, очень чистыми, как бывает у больных,
пальцами. На щеке его была родинка, которая очень ему шла. Непомерно
большая, туго забинтованная нога его покоилась на черной подушке, но
казалось, болезнь сосредоточилась в глазах, мутноватых и грустных. Веки его
слегка подрагивали, готовые в любой момент закрыться от усталости. Однако
было видно, что раненому осточертело болеть и он радуется любой возможности
хотя бы в разговоре вернуться к нормальной жизни. Он неплохо изъяснялся
понемецки, и разговор завязался.
Она плывет в Россию в поисках счастья. Ее добрая мать должна была плыть
с ней, но в последний момент болезнь (о! нет! не смертельная, подагра,
сударь!) приковала ее к постели, и дочь (меня зовут Анна, сэр) была
вынуждена путешествовать в одиночестве. Так уж случилось... Она едет к дяде.
О! Дядя уже пять лет служит в России. Он чиновник, весьма уважаемый человек.
Она надеется, что дядя ее встретит. О приезде Анны матушка еще загодя
известила брата письмом.
Анна говорила с явным удовольствием - вы задаете вопросы, так отчего
же не ответить. Видно, такая у вас, русских, манера. Но в каждом ее ответе
звучала недоговоренность. Она легко начинала фразу, а потом замирала на
полуслове, словно раздумывала, называть фамилию дяди или не называть, не
называть его петербургский адрес или забыть навсегда. Весь ее вид говорил:
если вы мне до конца не верите- и не надо, потому что жизнь сложна, в ней
много подводных камней и неожиданных поворотов. Но вы же умный, господин
офицер, вы должны понять, что если девица бросилась одна пересекать
Балтийское море, то ее вынудили к этому особые обстоятельства, и она, эта
девица, достойна уважения и сочувствия. Впрочем, разговор по большей части
шел не об Анне, не о Германии и не о Петербурге, а о великой битве при
Мемеле.
Это была первая серьезная победа русских; Алексей Иванович говорил
вдохновенно, а Адриан пересказывал бытовые подробности, без которых не
обходится ни одно, даже самое великое событие. Ему не хватало немецких слов,
Алексей Иванович с удовольствием переводил, а потом все вместе весело
хохотали. Прочие пассажиры с завистью поглядывали на эту троицу.
Тем временем Санкт-Петербург приближался, и заботы пассажиров
склонялись к делам сухопутным. Все обсуждали друг с другом порядки русской
таможни, об этом они были наслышаны еще дома, читали вслух рекомендательные
письма, уточняли месторасположение улиц, кирхи и католического собора- места