"Высокая вода" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)Глава 19Интересно, думал Брунетти, окажется ли синьор Ла Каира очередным из этих окруженных охраной типов, которые появляются на сцене с тревожащей частотой? Богатые, но богатством, не имеющим корней, по крайней мере таких, которые можно было бы отследить, они начали движение на север, за пределы Сицилии и Калабрии, – иммигранты в собственной стране. Многие годы жители Ломбардии и Венеции, самых состоятельных частей страны, полагали себя свободными от Вместе с насилием, вместе с наемными убийцами, которые для острастки родителей стреляли в двенадцатилетних детей, явились люди с дипломатами, сладкоречивые покровители оперы и прочих искусств, со своими детьми, обученными в университетах, винными погребами и яростным желанием, чтобы их воспринимали как меценатов, эпикурейцев и джентльменов, а не как головорезов, коими они и были с их понтами и трепом про На секунду Брунетти прервал размышления, допустив, что синьор Ла Капра может оказаться тем, на кого похож: состоятельным человеком, который купил и отреставрировал палаццо на Большом Канале. Но он тут же вспомнил об отпечатках пальцев в кабинете Семенцато и о городах, которые в одно и то же время посещали Ла Капра и Семенцато. Совпадение? Глупости. Скатталон сказал, что Ла Капра поселился в палаццо. Возможно, настало время представителю одной из ветвей власти города приветствовать нового постоянного жителя и перемолвиться с ним словечком о том, что в наше время высокой преступности надо соблюдать необходимые меры безопасности. Поскольку дом Брунетти находился на той же стороне канала, что и палаццо, он пообедал дома, но кофе пить не стал, подумав, что синьор Ла Капpa может оказаться настолько вежливым, что угостит его. Палаццо располагалось в конце Табличка с именем около единственного звонка была воплощением вкуса: простая надпись курсивом – – – Через несколько минут дверь открыл молодой человек в синем костюме. Чисто выбритый, темноглазый, он был достаточно красив, чтобы работать моделью, но, может, слишком коренаст, чтобы хорошо получаться на фотографиях. – – О чем? – О преступности в городе. Молодой человек, стоявший снаружи, не сдвинулся с места и не сделал поползновения пропустить Брунетти внутрь. Он ждал от Брунетти более полных объяснений и, когда стало ясно, что их не будет, сказал: – Я думал, что в Венеции нет никакой преступности. Более длинная фраза выявила его сицилийский акцент и агрессивность тона. – Дома ли синьор Ла Капра? – спросил Брунетти, устав от этой разминки и начиная замерзать. – Да. – Молодой человек отступил в глубь дома и придержал дверь для Брунетти. Брунетти оказался в большом внутреннем дворике с круглым бассейном в середине. Налево мраморные колонны поддерживали лестницу, ведущую на первый этаж здания, окружавшего дворик. Оттуда лестница зигзагом, по-прежнему прилегая вплотную к стене, поднималась на второй и третий этажи. На ее мраморных перилах с одинаковыми интервалами стояли львиные головы. Под лестницей был свален мусор, оставшийся от недавних работ: тачка с бумажными пакетами с цементом, рулон толстого крепкого полиэтилена и большие жестянки с разноцветными потеками краски по бокам. На первой лестничной площадке молодой человек открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Брунетти вперед. Войдя, тот услышал музыку, доносившуюся с верхних этажей. Пока он поднимался за молодым человеком по ступенькам, звуки стали громче, и вот он различил среди прочего солирующее сопрано. Аккомпанировали, кажется, струнные, но музыка звучала приглушенно. Молодой человек открыл еще одну дверь, и в это мгновение голос вознесся над инструментами и парил в чистой красоте целых пять ударов сердца, а затем спланировал из небесных сфер в мир земных инструментов. Они миновали мраморный холл и стали подниматься по внутренней лестнице. По мере их продвижения вверх музыка становилась громче и громче, голос яснее и чище – они приближались к источнику звука. Молодой человек, казалось, ничего не слышал, хотя пространство, в котором они двигались, было целиком заполнено звуком и больше ничем. Наверху второго лестничного пролета молодой человек открыл еще одну дверь и опять встал сбоку, кивком приглашая Брунетти в длинный коридор. Он мог только кивать: Брунетти не услышал бы его слов. Брунетти двинулся впереди него по коридору. Молодой человек поравнялся с ним и открыл дверь справа. На сей раз он поклонился, когда Брунетти шагнул через порог, и закрыл за ним дверь, оставив его внутри, оглушенного и растерянного. Лишенный всех чувств, кроме зрения, Брунетти увидел в четырех углах широкие, высотой в человеческий рост колонки, обращенные к центру комнаты стороной, затянутой тканью. А там, в центре, на светло-коричневом кожаном шезлонге лежал человек. Его вниманием целиком завладел маленький квадратный буклет, который он держал в руках, и он не подал виду, что заметил Брунетти. Брунетти, остановившись в дверях, смотрел на него. И слушал музыку. Сопрано было абсолютно чистым, звук рождался и пестовался в сердце, пока не выливался из него без всякого усилия, чего достигают лишь величайшие певцы ценою невероятного труда. Голос задержался на одной ноте, взлетел вверх, набирая мощь, соперничая с инструментом, который, как он теперь понял, был клавесином, и потом на мгновение замер, позволяя струнным вступить в разговор с клавесином. А затем голос вступил опять и повел струнные за собой, поднимаясь все выше и выше. Брунетти разбирал отдельные слова и фразы; Человеку в шезлонге было под шестьдесят. Его гладкое брюшко свидетельствовало о хорошем питании и спокойной жизни. На лице у него выделялся нос, большой и мясистый – тот же нос, который Брунетти видел на полицейском фото его сына, обвиняемого в насилии, – и на этом носу сидела пара очков с бифокальными линзами для чтения. Глаза у него были большие, яркие и достаточно темные, чтобы казаться почти черными. Его щеки, хоть были чисто выбриты, уже заметно потемнели, несмотря на ранний час. Потрясающее диминуэндо завершило исполнение. И только в наступившей тишине Брунетти понял, как совершенно было качество звука, не испорченное даже громкостью. Человек расслабленно откинулся в своем шезлонге, и буклет выпал из его руки на пол. Он закрыл глаза, закинул голову, расслабил все тело. Хотя он никак не реагировал на приход Брунетти, тот не сомневался, что человек знает о его присутствии в комнате; более того, у него появилось чувство, что демонстрация эстетического экстаза специально устроена для него. Подражая теще, аплодировавшей арии, которая ей не понравилась, но расхваливалась знатоками, он несколько раз тихонько хлопнул кончиками пальцев. Будто вернувшись из эмпирей, куда смертным вход заказан, человек в шезлонге открыл глаза, встряхнул головой в фальшивом изумлении и обернулся к источнику беспокойства. – Неужели вам не понравился голос? – с настоящим удивлением спросил Ла Капра. – О, голос мне очень понравился, – ответил Брунетти, а потом добавил: – Но игра показалась не очень естественной. Если Ла Капра и уловил отсутствие притяжательного местоимения, то предпочел проигнорировать это. Он поднял либретто и помахал им в воздухе. – Лучший голос нашего века, единственная великая певица, – сказал он, размахивая книжечкой для выразительности. – Синьора Петрелли? – поинтересовался Брунетти. Рот человека перекосился, как будто он съел нечто отвратительное. – Петь Генделя? Этой Петрелли? – спросил он с усталым недоумением. – Все, что она может спеть, это Верди и Пуччини. – Он произнес эти фамилии, как монашка произнесла бы «секс» или «страсть». Брунетти хотел было сказать, что Флавия поет также Моцарта, но вместо этого спросил: – Синьор Ла Капра? Услышав собственное имя, человек вскочил на ноги, внезапно оторванный от эстетических рассуждений долгом хозяина, и приблизился к Брунетти, протягивая руку. – Да. А кого я имею честь принимать? Брунетти пожал ему руку и ответил очень официально: – Комиссар Гвидо Брунетти. – Комиссар? – Можно было подумать, что Ла Капра никогда не слыхал такого слова. Брунетти кивнул: – Из полиции. На лице собеседника отразилось секундное замешательство, но на сей раз это не было похоже на представление. Ла Капра быстро взял себя в руки и очень вежливо спросил: – И что же привело вас ко мне, комиссар, разрешите поинтересоваться? Брунетти не хотел, чтобы Ла Капра заподозрил, что полиция связывает его со смертью Семенцато, так что решил пока ничего не говорить про отпечатки пальцев его сына, найденные на месте убийства. И не составив мнения об этом человеке, он не спешил ему сообщать, что полиция интересуется любыми связями, которые могут быть между ним и Бретт. – Воровство, синьор Ла Капра, – сказал Брунетти и повторил: – Воровство. Синьор Ла Капра тут же изобразил вежливое внимание. – Да, комиссар? Брунетти улыбнулся самой дружеской улыбкой. – Я пришел поговорить с вами о городе, синьор Ла Капра, потому что вы новый его житель, и о некоторых опасностях, которые подстерегают его обитателей. – Это очень мило с вашей стороны, – Да, я обедал. Но кофе выпил бы с удовольствием. – А, ну тогда пройдемте со мной. Мы спустимся в мой кабинет, и нам принесут. Говоря это, он вывел Брунетти из комнаты, и они спустились по лестнице. На втором этаже он открыл дверь и вежливо отступил, пропуская Брунетти вперед. Вдоль двух стен стояли стеллажи с книгами, третья была увешана картинами, покрытыми патиной – и от этого только дороже смотревшимися. Три окна до потолка выходили на Большой Канал, по которому то и дело проплывали катера и гондолы. Ла Капра показал Брунетти на атласный диван, а сам пошел к длинному дубовому столу, где, взяв трубку, нажал кнопку и попросил, чтобы в кабинет принесли кофе. Он снова прошел через комнату и сел напротив Брунетти, позаботившись сначала слегка поддернуть брюки над коленями, чтобы они не вытянулись. – Как разумно, что вы пришли поговорить со мной, – Вы друг вице-квестора? – спросил Брунетти. Ла Капра воздел руки в самоуничижительном жесте, отметая возможность такого счастья. – Нет, не имею чести. Но мы оба члены Брунетти кивнул в знак признательности, зная, как оценит Патта эту заботу. – Но скажите мне, – Да ни о чем определенном, синьор Ла Капра. Просто я хотел дать вам понять, что облик города обманчив. – Да? – Кажется, что у нас спокойный город, – начал Брунетти и прервался, чтобы спросить: – Вы знаете, что здесь лишь семьдесят тысяч жителей? Ла Капра кивнул. – Итак, может показаться, на первый взгляд, что это сонный провинциальный городок, и улицы здесь безопасны. – Тут Брунетти поспешил добавить: – И они действительно безопасны, людям ничего не угрожает в любое время дня и ночи. – Он сделал паузу и потом добавил, как будто его только что осенило: – И в их домах им, в общем-то, тоже ничего не угрожает. – Позвольте вас перебить, комиссар. Это одна из причин, по которой я решил сюда переехать, – чтобы наслаждаться этой безопасностью, этим спокойствием, которое, кажется, сохранилось только в этом городе… – А вы из?.. – спросил Брунетти, хотя вылезающий акцент, как бы ни старался подавить его Ла Капра, не оставлял сомнений. – Из Палермо, – ответствовал Ла Капра. Брунетти помолчал, как бы переваривая услышанное, и продолжил: – Однако еще есть, и как раз об этом я и пришел поговорить с вами, есть риск кражи. В городе много состоятельных людей, и некоторые из них, введенные в заблуждение кажущимся спокойствием города, не столь осторожны, как следовало бы, в отношении безопасности своих домов. – Он поглядел вокруг и сопроводил взгляд грациозным движением руки. – Я вижу, у вас тут много красивых вещей. – Синьор Ла Капра улыбнулся, но быстро склонил голову со скромным видом. – Я только надеюсь, что вы достаточно предусмотрительны, чтобы обеспечить им наилучшую защиту, – заключил Брунетти. Сзади открылась дверь, и тот же самый молодой человек вошел в комнату, неся поднос с двумя чашками кофе и серебряной сахарницей на трех изящных когтистых лапках. Он молча встал около Брунетти, ожидая, пока тот возьмет чашку и положит туда две ложечки сахару. Он повторил процесс с синьором Ла Капра и молча покинул комнату, унеся поднос. Помешивая свой кофе, Брунетти заметил на нем тонкий слой пены, которая получается только от стандартного электрического автомата-эспрессо: в кухне синьора Ла Капры явно не было кофейника «Мока-эспрессо», который бы в спешке ставили на заднюю конфорку. – Очень разумно, что вы пришли мне рассказать об этом, комиссар. Я боюсь, что многие из нас и правда рассматривают Венецию как мирный оазис в обществе растущей преступности. – Тут синьор Ла Капра покачал головой. – Но я уверяю вас, что принял все меры предосторожности, чтобы моя собственность пребывала в безопасности. – Рад узнать об этом, синьор Ла Капра, – сказал Брунетти, ставя свою чашку с блюдечком на маленький столик с мраморной столешницей, стоявший рядом с диваном. – Я уверен, что вы все предусмотрели для прекрасных произведений, которые у вас тут есть. В конце концов, я уверен, что вам стоило большого труда приобрести некоторые из них. На сей раз улыбка Ла Капры, когда все же появилась, была кисловатенькой. Он допил свой кофе и нагнулся вперед, чтобы тоже поставить свои чашку и блюдце на столик. И ничего не сказал. – Не сочтете вы меня слишком назойливым, если я поинтересуюсь, какую именно защиту вы организовали, синьор Ла Капра? – Назойливым? – спросил Ла Капра, широко раскрывая глаза от удивления. – Как же это можно? Я уверен, что вами движет лишь беспокойство о жителях города. – Он немного помолчал и объяснил: – У меня есть сигнализация против взлома. Но что более важно, у меня круглосуточная охрана. Один из них всегда здесь. Я склонен больше доверять преданности своих служащих, чем любому механическому приспособлению, которое могу купить. – Тут синьор Ла Капра добавил тепла в свою улыбку. – Может оыть, это делает меня старомодным, но я верю в эти ценности – верность и честь. – Несомненно, – просто сказал Брунетти, но улыбнулся, чтобы показать, что он понял. – А вы позволяете посетителям взглянуть на другие предметы из вашей коллекции? Если судить по этому, – сказал Брунетти, обводя рукой всю комнату, – она должна быть очень внушительной. – Ах, комиссар, я сожалею, – сказал Ла Капра, слегка качнув головой, – но боюсь, что прямо сейчас это невозможно. – Неужели? – вежливо вопросил Брунетти. – Видите ли, помещение, где я планирую разместить их, еще не удовлетворяет меня. Освещение, паркет, даже потолочные панели – ничто мне не нравится, поэтому мне было бы неловко, да, именно неловко, проводить туда кого-нибудь. Но я буду счастлив пригласить вас на осмотр коллекции, когда комната будет окончательно отделана и станет… – он замолчал, ища подходящее завершающее слово, и наконец нашел: – Презентабельной. – Вы очень добры, синьор. Так я могу рассчитывать на еще один визит? Ла Капра кивнул, но не улыбнулся. – Я понимаю, что вы очень занятой человек, – сказал Брунетти и поднялся. Странное для любителя искусства нежелание, подумал он, продемонстрировать свою коллекцию человеку, который выказал себя почитателем и ценителем прекрасного. Брунетти с таким еще не встречался. И еще более странно, что во время этого разговора о местной преступности Ла Капра не счел нужным упомянуть ни один из двух инцидентов, которые на этой неделе сотрясли спокойствие Венеции и жизнь людей, которые, как и он сам, любили красоту. Увидев, что Брунетти встал, Ла Капра тоже поднялся и сопроводил его к двери. Он даже прошел с ним по лестнице, по открытому дворику и до парадной двери палаццо. Он сам ее открыл и придержал, пока Брунетти выходил наружу. Они обменялись сердечным рукопожатием, и Ла Капра остался тихо стоять в дверях, а Брунетти пустился в обратный путь в сторону площади Сан-Поло. |
||
|