"Высокая вода" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)Глава 20После получаса, проведенного с Ла Капрой, Брунетти не хотел тут же вляпаться в разговор с Паттой, но все же решил вернуться в квестуру, посмотреть, нет ли каких сообщений. Звонили двое: Джулио Каррара просил позвонить ему в Рим, и Флавия Петрелли сказала, что позвонит попозже днем. Он заставил оператора соединить его с Римом и скоро беседовал с майором. Каррара не терял времени на личные разговоры, а немедленно приступил к Семенцато. – Гвидо, мы тут нашли кое-что. Похоже, он завяз глубже, чем мы думали. – И во что это он влип? – Два дня назад мы остановили груз алебастровых пепельниц, пришедший в Ливорно из Гонконга, на пути к оптовику в Вероне. Обычное дело – он получает пепельницы, клеит на них ярлыки «Сделано в Италии» и продает. – А почему вы задержали груз? Это вроде не из той области, которой вы там занимаетесь. – Один из наших человечков просигналил, что неплохо бы к нему присмотреться. – Из-за ярлыков? – спросил Брунетти, все еще не понимая. – Разве это не то, чем занимаются ребята из финансового управления? – О, им-то заплатили, – небрежно сказал Каррара, – так что груз целым и невредимым прибыл бы в Верону. Но он нам позвонил из-за того, что мы нашли там помимо пепельниц. Брунетти умел понимать намеки. – Что вы нашли? – Знаешь, что такое Ангкор-Ват? – В Камбодже? – Если это спрашиваешь, значит, знаешь. В четырех контейнерах были статуи оттуда. – Ты уверен? – Сказав это, Брунетти пожалел, что не сформулировал вопрос иначе. – Неуверенных здесь не держат, – ответил Каррара, но лишь в качестве простого разъяснения. – Три статуи засекли в Бангкоке несколько лет назад, но они исчезли с рынка раньше, чем тамошняя полиция успела конфисковать их. – Джулио, я не понимаю, на чем основывается ваша уверенность, что они из Ангкор-Вата. – Французские художники часто рисовали весь храмовый комплекс, когда Камбоджа еще была колонией, а потом многие там фотографировали. Две статуи из найденных в грузе были засняты, так что мы уверены. – Когда были сделаны фотографии? – спросил Брунетти. – В восемьдесят пятом году. Группа археологов из какого-то американского университета провела там несколько месяцев, рисуя и фотографируя, но потом война придвинулась слишком близко, и им пришлось выбираться оттуда. У нас есть копии всех их работ. Так что мы абсолютно уверены насчет этих двух статуй, а две другие скорее всего оттуда же. – Есть мысли, куда их могли везти? – Нет. Пока нам известен только адрес оптовика в Вероне. – Вы что-то предпринимаете? – Двое наших наблюдают за складом в Ливорно. Там жучок на телефоне, и в веронском офисе тоже. Хотя такая реакция на обнаружение четырех статуй показалась Брунетти необычной, он оставил это при себе. – А как насчет оптовика? Вы что-нибудь о нем знаете? – Нет, он для нас личность новая. На него вообще ничего нет. Даже финансисты не завели на него папку. – И что ты думаешь? Каррара ответил не сразу. – Я думаю, он чист. И это, возможно, значит, что кто-нибудь заберет статуи перед доставкой груза. – Где? Как? – спросил Брунетти и добавил: – Кто-нибудь знает, что вы вскрывали контейнеры? – Не думаю. Мы попросили финансовую полицию закрыть таможенный склад и устроить большое представление по вскрытию груза кружев, поступившего с Филиппин. Пока они занимались этим, мы залезли в пепельницы, но закрыли контейнеры и оставили все как есть. – А что там с кружевами? – А, обычное дело. Вдвое больше, чем задекларировано, так что они все конфисковали и теперь пытаются подсчитать, на сколько их оштрафовать. – А пепельницы? – А они еще на таможне. – И что вы собираетесь предпринять? – Я не веду это дело, Гвидо. За него взялось миланское отделение. Я поговорил с коллегой, принявшим дело, и он сказал, что хочет забрать тех, кто явится за статуями. – А ты? – Я бы позволил им вывезти груз и попробовал проследить за ними. – А если они возьмут только статуи? – поинтересовался Брунетти. – У нас на складе круглосуточно дежурит группа, так что мы их не пропустим. Кроме того, те, кого пошлют за статуями, скорее всего люди маленькие – знают только, куда доставить, так что нет никакого смысла их арестовывать. Наконец Брунетти спросил: – Джулио, а не слишком ли вы мудрите с этими четырьмя статуями? И ты еще не сказал, как это связано с Семенцато. – Мы сами тоже не очень-то понимаем, но тот человек, который нам позвонил, сказал, что люди в Венеции – он подразумевал полицию, Гвидо, – могут этим заинтересоваться. – Прежде чем Брунетти успел его перебить, Каррара продолжил: – Он не стал объяснять, что это значит, но зато сказал, что будут еще грузы. Этот лишь один из многих. – И все с Дальнего Востока? – спросил Брунетти. – Он не сказал. – И что, здесь большой рынок для таких вещей? – Не здесь, не в Италии, но в Германии – несомненно, и довольно легко доставить предметы туда, если уж они прибыли в Италию. Ни один итальянец не взял бы на себя труд спрашивать, почему груз не направляют прямо в Германию. Немцы, как всем было известно, уважали закон и считали себя обязанными ему следовать, в отличие от итальянцев, которые видели в законе нечто, что надо сперва пощупать, а потом обойти. – Как насчет стоимости, цены? – спросил Брунетти, чувствуя себя натуральным торгашом-венецианцем. – Небывалая, не из-за красоты статуй, но потому, что они из Ангкор-Вата. – Их можно продать на открытом рынке? – спросил Брунетти, думая о комнате, которую отделал на третьем этаже своего палаццо синьор Ла Капра, и прикидывая, сколько может быть еще таких синьоров ла капра. Каррара снова замолчал, обдумывая, как ответить на вопрос. – Нет, скорее всего, нет. Но это не значит, что для них нет рынка. – Я понял. – Мало на что рассчитывая, он все же спросил: – Джулио, а нет ли у тебя чего на человека по имени Ла Капра, Кармелло Ла Капра? Из Палермо. – Он рассказал про совпадения зарубежных поездок его и Семенцато. После небольшой паузы Каррара ответил: – Имя кажется смутно знакомым, но прямо сразу на ум ничего не приходит. Дай мне час-другой, я потыкаю в компьютер и посмотрю, что у нас на него есть. Брунетти спросил из чисто профессионального любопытства: – И много там в вашем компьютере всякого? – Полно, – ответствовал Каррара с явной гордостью в голосе. – У нас есть списки по названию, городу, столетию, виду искусства, по художнику, технике изображения. Называешь что-то похищенное или подделанное, и мы лезем в компьютер. Преступник найдется под своим именем, или по сообщникам, или по имеющимся у него прозвищам. – Синьор Ла Капра не из тех, кто позволит давать себе прозвища, – сообщил Брунетти. – А, один из этих, ага? Ну, значит, должен быть в файле «Палермо», – сказал Каррара и добавил: – Весьма объемистый файл. – Он выждал секунду, чтобы дать Брунетти время оценить замечание, потом спросил: – Есть ли какой-то вид искусства, которым он интересуется, какая-то техника? – Китайская керамика, – предположил Брунетти. – А-а-а, – вскричал Каррара чуть ли не фальцетом, – вот откуда это имечко! Я не помню точно, что там было, но если это застряло у меня в памяти, то есть и в компьютере. Можно, я тебе перезвоню, Гвидо? – Я был бы очень признателен, Джулио. – Потом просто из любопытства он спросил: – А не может случиться, что в Верону пошлют тебя? – Нет, не думаю. Ребята в Милане, пожалуй, лучшие из имеющихся. Я бы поехал только в том случае, если бы оказалось, что это связано с каким-то из дел, по которым я здесь работаю. – Ну ладно тогда. Позвони мне, если у тебя есть что-нибудь на Ла Капра. Я буду тут весь день. И спасибо, Джулио. – Не благодари заранее, – сказал Каррара и повесил трубку прежде, чем Брунетти успел ответить. Он позвонил синьорине Элеттре и поинтересовался, получила ли она информацию о телефонных разговорах Ла Капры и Семенцато, и с радостью узнал, что помимо переговоров между их домами и офисами, выявленных «Телекомом», она нашла еще довольно много звонков с этих номеров в зарубежные отели, где кто-то из них останавливался. – Хотите, я принесу их вам наверх, синьор? – Да, спасибо, синьорина. Ожидая ее, он открыл дело Бретт и набрал номер, который был там записан. Он прослушал семь гудков, но ответа не было. Значило ли это, что она приняла его совет и покинула город, чтобы побыть в Милане? Может быть, Флавия и звонила ему, чтобы сказать об этом. Его размышления были прерваны прибытием синьорины Элеттры, сегодня в мрачно-сером; мрачным ее наряд казался до тех пор, пока он не глянул ниже и не увидел черные чулки с умопомрачительным рисунком – в цветах, что ли, – и красные туфли с такими каблуками, какие Паола вряд ли решилась бы надеть даже в юности. Она подошла к его столу и положила перед ним коричневый скоросшиватель. – Я обвела те звонки, которые пересекаются, – объяснила она. – Спасибо, синьорина. У вас осталась копия? Она кивнула. – Хорошо. Пожалуйста, запросите еще информацию о телефонных разговорах из антикварной лавки Франческо Мурино, на площади Санта-Мария-Формоза, и посмотрите, звонили ли ему Ла Капра или Семенцато. Я также хотел бы знать, звонил ли он кому-то из них. – Я позволила себе позвонить в «Американ Телефон энд Телеграф» в Нью-Йорк, – сказала синьорина Элеттра, – и спросила, не проверят ли они, пользовался ли кто-нибудь из них международными телефонными картами. Ла Капра пользовался. Человек, с которым я говорила, сказал, что пришлет нам факсом список его звонков за последние два года. Может быть, я получу его сегодня попозже. – Синьорина, вы с ним сами разговаривали? – спросил пораженный Брунетти. – По-английски? Приятель в Банке Италии, да еще и английский? – Конечно. Американец не говорил по-итальянски, хотя и работает в международном отделе. Должен ли Брунетти быть шокирован этим обстоятельством? Наверное, да, потому что синьорина Элеттра, очевидно, была им шокирована. – А как вышло, что вы говорите по-английски? – Я возглавляла отдел переводов с английского и французского в Банке Италии, Он выпалил, не успев сдержаться: – И вы оттуда ушли? – У меня не было выбора, синьор, – сказала она, потом, видя его замешательство, объяснила: – Мой шеф попросил меня перевести письмо на английский для банка в Йоханнесбурге. – Она замолчала и нагнулась, чтобы вытащить еще одну бумагу. И это все ее объяснение? – Извините, синьорина, но, боюсь, я не понял. Он попросил вас перевести письмо в Йоханнесбург? – Она кивнула. – И вы ушли из-за этого? Ее глаза широко раскрылись. – Ну конечно, синьор. Он улыбнулся. – Боюсь, я все еще не понимаю. Почему вам пришлось уйти? Она посмотрела на него очень пристально, как будто вдруг поняла, что он совершенно не знает итальянского. Очень отчетливо она произнесла: – Санкции. – Санкции? – повторил он. – Против ЮАР, синьор. Они тогда еще действовали, так что мне ничего не оставалось, кроме как отказаться переводить письмо. – Вы имеете в виду санкции против их правительства? – спросил он. – Конечно, синьор. Они были объявлены ООН, разве не так? – Да, наверное. И поэтому вы не стали работать с письмом? – Ну, ведь нет смысла накладывать санкции, если люди не собираются их исполнять, правда? – очень логично спросила она. – Нет, по моим представлениям, нет смысла. А что потом случилось? – А, он повел себя очень неприятно. Объявил мне взыскание. Пожаловался совету директоров. И никто из них за меня не вступился. Все вроде были уверены, что я должна была перевести это письмо. Так что у меня был единственный выход – заявление по собственному желанию. Я не сочла возможным продолжать работать под началом таких людей. – Да, конечно, – согласился он, наклоняя голову над папкой и обещая себе принять все меры, чтобы Паола и синьорина Элеттра никогда не встретились. – Больше ничего, синьор? – спросила она, улыбаясь ему с надеждой, что теперь до него наконец дошло. – Пока ничего, спасибо, синьорина. – Я принесу факс, когда он придет из Нью-Йорка. – Спасибо, синьорина. Она улыбнулась и покинула кабинет. Как только Патта нашел ее? Сомнений не осталось: Семенцато и Ла Капра в прошлом году разговаривали по меньшей мере пять раз, а то и восемь, если звонки Семенцато в разные заграничные отели в то время, когда Ла Капра находился там, были адресованы ему. Конечно, можно было утверждать – и Брунетти не сомневался, что хороший адвокат так и сделал бы, – что нет ничего особенного в том, что эти люди знали друг друга. Оба интересовались произведениями искусства. Ла Капра мог совершенно законно консультироваться с Семенцато по целому ряду вопросов: происхождение, аутентичность, цена. Брунетти просмотрел бумаги и попытался выявить связь между телефонными звонками и движением сумм на счетах, но ничего не прояснилось. Зазвонил телефон. Он взял трубку и назвался. – Я пыталась дозвониться тебе раньше. Он тут же узнал голос Флавии, отметив снова, какой он низкий и как отличается от ее певческого голоса. Но это удивление не шло ни в какое сравнение с тем, что он почувствовал, услышав, что она обращается к нему на «ты». – Я посещал кое-кого. Что там? – Бретт. Она отказывается ехать со мной в Милан. – Она приводит какие-то доводы? – Она ссылается на недостаточно хорошее самочувствие, но это все упрямство. И страх. Она не хочет признавать, что опасается этих людей, но она боится. – А ты? – спросил он, удивляясь тому, как естественно это звучит. – Ты уезжаешь? – У меня нет выбора, – сказала Флавия, но тут же внесла поправку. – Нет, на самом деле у меня есть выбор. Я могла бы остаться, если бы захотела, но не хочу. Мои дети возвращаются домой, и мне нужно их встретить. И я должна быть во вторник в «Ла Скала» на репетиции. Я одну пропустила, но больше не собираюсь. Он недоумевал, какое это все имеет к нему отношение, и Флавия быстро сказала ему: – Ты не мог бы поговорить с ней? Попробовать убедить? – Флавия, – начал он, осознавая, что впервые обращается к ней по имени, – если ты не в состоянии ее убедить, то я сомневаюсь, что в моих силах заставить ее переменить мнение. – И прежде чем она успела возразить, он добавил: – Нет, я не пытаюсь отказаться, я попробую. Но не думаю, что это сработает. – А как насчет защиты? – Да. Я могу откомандировать к ней в квартиру парня. – И почти не думая, исправился: – Или женщину. Ее ответ последовал незамедлительно. И гневно. – То, что мы решили с мужиками в койку не ложиться, не значит, что мы боимся находиться с ними в одной комнате! Он так долго молчал, что она в конце концов спросила: – Ну, что же ты ничего не скажешь? – Я жду, когда ты извинишься за глупость. Теперь уже Флавия ничего не ответила. Наконец, к его большому облегчению, она произнесла смягчившимся голосом: – Ладно, и за резкость тоже. Я, похоже, привыкаю к возможности шпынять всех вокруг. А может, вижу везде намеки на нас с Бретт. Закончив извинения, Флавия вернулась к тому, с чего все началось. – Я не знаю, удастся ли убедить ее пустить кого-то в квартиру. – Флавия, у меня нет другой возможности защитить ее. – Внезапно он услышал в трубке громкий звук, что-то напоминающее работу мощного двигателя. – Это что? – Катер. – Ты где? – На Рива-дельи-Скьявони. – Она объяснила: – Я не хотела звонить тебе из дома, поэтому пошла прогуляться. – Ее голос изменился. – Я недалеко от квестуры. Тебе разрешается принимать посетителей в течение дня? – Конечно, – рассмеялся он. – Я же начальник. – А ничего, если я зайду повидать тебя? Ненавижу разговаривать по телефону. – Конечно. Приходи, когда хочешь. Давай сейчас. Я должен дождаться звонка, но какой смысл тебе весь день бродить под дождем. И потом, – добавил он, внутренне улыбнувшись, – здесь тепло. – Хорошо. Мне тебя спросить? – Да, скажешь охраннику, что тебе назначена встреча, и он проведет тебя в мой кабинет. – Спасибо. Я скоро буду. – Она отключилась, не дожидаясь, когда он попрощается. Как только он повесил трубку, телефон снова зазвонил, он ответил, и там обнаружился Каррара. – Гвидо, твой синьор Ла Капра был в компьютере. – Да ну? – Его оказалось легко найти по китайской керамике. – Как? – По двум делам. Была селадоновая чаша, которая исчезла из частной коллекции в Лондоне около трех лет назад. Человек, которого наконец за это привлекли, сказал, что ему заплатил некий итальянец, чтобы взять именно этот предмет. – Ла Капра? – Он не знал. Но тот, который его выдал, сообщил, что имя Ла Капры упоминал один из посредников, которые устраивали сделку. – Устраивали сделку? – спросил Брунетти. – Вот прямо так – устроили ограбление из-за одного предмета? – Да. И так случается все чаще и чаще, – ответил Каррара. – А второе дело? – спросил Брунетти. – Ну, это на уровне слухов. У нас оно значится в списке «неподтвержденных». – И что это? – Около двух лет назад один парижский торговец китайскими произведениями искусства, некий Филипп Бернадотт, был убит хулиганами, когда выгуливал вечером собаку. У него забрали бумажник и ключи. Ключи использовали, чтобы проникнуть в его дом, но, что странно, ничего не украли. Но все его бумаги прошерстили, и похоже, что часть их забрали. – А Ла Капра? – Партнер покойного смог припомнить только, что за несколько дней до убийства месье Бернадотт имел серьезный спор с клиентом, который обвинял его в том, что он продал ему предмет, зная, что тот фальшивый. – И клиент был синьор Ла Капра? – Партнер имени не знал. Он говорил, что месье Бернадотт постоянно называл клиента – А месье Бернадотт и его партнер способны были продать предмет, зная, что он фальшивый? – спросил Брунетти. – Партнер – нет. Но Бернадотт, похоже, участвовал в нескольких очень сомнительных сделках. – Сомнительных с точки зрения спецов по хищению художественных ценностей? – Да. В Париже на него уже собрано приличное досье. – Но когда его убили, из дома ничего не пропало? – Вроде бы нет, но убийцы не пожалели времени на то, чтобы кое-что изъять из его папок и инвентарных списков. – Значит, возможно, что синьор Ла Капра и был той козой, которую Бернадотт упоминал при своем партнере? – Похоже на то, – согласился Каррара. – Еще что-нибудь? – Нет. Но мы были бы признательны, если бы ты мог о нем рассказать что-то еще. – Я попрошу мою секретаршу отправить тебе все, что у нас есть на него и Семенцато. – Спасибо, Гвидо. – И Каррара отключился. Что там пел граф Альмавива? Он услышал стук в дверь и крикнул: На Флавии был темно-коричневый плащ, отороченный мехом. Холодок раннего вечера добавил цвета ее лицу, снова ненакрашенному. Она быстро прошла по комнате и взяла его протянутую руку. – Значит, тут ты работаешь? – спросила она. Он обошел стол и забрал ее плащ, необходимость в котором мгновенно отпала. Пока Флавия оглядывала кабинет, Брунетти повесил плащ на вешалку за дверью. Плащ был снаружи мокрый, как и волосы Флавии. – У тебя что, зонтика нет? – спросил он. Она бессознательно провела рукой по волосам и с удивлением посмотрела на сырую ладонь. – Нет. Когда я выходила, дождя не было. – Во сколько это было? – спросил он, подходя к ней. – После обеда. Кажется, после двух. – Ее ответ был неточным, скорее всего она и правда не помнила. Он подтащил второй стул к тому, который стоял перед его столом, и подождал, пока она сядет, прежде чем сесть напротив нее. Хотя Брунетти видел ее лишь несколько часов назад, он был поражен переменой в ее внешности. Этим утром она казалась спокойной и расслабленной, готовой по-итальянски солидаризироваться с ним в его доводах. Но теперь она была напряжена, о чем свидетельствовали морщинки вокруг ее рта, которых утром там точно не наблюдалось. – Как там Бретт? – спросил он. Она вздохнула, небрежным жестом пытаясь отмахнуться от вопроса. – С ней сейчас разговаривать – все равно что с одним из моих детей. Она со всем соглашается, кивает, а потом делает то, что ей хочется. – И что это в данном случае? – спросил Брунетти. – Оставаться здесь и не ехать со мной ни в какой Милан. – Когда ты уезжаешь? – Завтра. Есть вечерний рейс, прибывающий туда в девять. У меня будет время, чтобы привести в жилой вид квартиру, а потом утром съездить в аэропорт еще раз и забрать детей. – А она объясняет, почему не хочет ехать? Флавия пожала плечами, как будто объяснения Бретт и реальность – совершенно разные вещи. – Она говорит, что не позволит вытравить себя из собственного дома, что не побежит прятаться у меня. – Это настоящая причина? – Кто ее знает, что у нее за причина? – сказала она почти сердито. – Для Бретт достаточно хотеть или не хотеть. Ей не нужны доводы или оправдания. Она просто делает, и все. Брунетти подумалось, что лишь человек с такой же силой воли может находить это качество таким возмутительным. Хотя его подмывало спросить Флавию, зачем она пришла его повидать, он задал такой вопрос: – Есть ли способ убедить ее поехать с тобой? – Ясно, что ты ее плохо знаешь, – сухо сказала Флавия, но потом улыбнулась. – Думаю, что нет. Может, помогло бы, если б ей кто-нибудь велел не ехать, тогда она, вероятно, поехала бы назло. – Она покачала головой и повторила: – Ну точно как мои дети. – Хочешь, чтобы я с ней поговорил? – спросил Брунетти. – Думаешь, будет какая-то польза? Теперь настала его очередь пожать плечами. – Не знаю. Со своими детьми я не слишком хорошо справляюсь. Она удивленно подняла глаза. – А я не знала, что у тебя есть дети. – Довольно естественно для человека моего возраста, не так ли? – Да, наверно, – ответила она и подумала, прежде чем выдать следующее замечание: – Это потому, что я тебя знаю как полицейского, как будто ты не настоящий человек. – Прежде чем он успел что-то сказать, она добавила: – Ну да, понимаю, и ты меня знаешь как певицу. – Разве знаю? – Ты о чем? Мы же встретились, когда я пела. – Да, но спектакль тогда уже кончился. А с тех пор я слышал твое пение только на дисках. Боюсь, что это не одно и то же. Она долго смотрела на него, потом опустила глаза, потом опять подняла взгляд на него. – Если бы я дала тебе билеты на спектакль в «Ла Скала», ты бы приехал? – Да. С радостью. Она открыто улыбнулась. – А с кем бы ты пришел? – С женой, – просто ответил он. – А-а, – так же просто сказала она. Как содержателен может быть единственный слог. Улыбка на миг пропала, а когда вернулась, то была столь же дружеской, но чуть менее теплой. Он повторил свой вопрос: – Так ты хочешь, чтобы я с ней поговорил? – Да. Она тебе очень доверяет, так что тебя может и послушать. Кто-нибудь должен убедить ее покинуть Венецию. Я не смогла. Обеспокоенный отчаянием, прозвучавшим в ее голосе, он сказал: – Я не думаю, что ей здесь грозит реальная опасность. Ее квартира надежна, и ей хватит здравого смысла никого не впускать. Так что она мало чем рискует. – Да, – помедлив, согласилась Флавия, всем своим видом показывая, как все это для нее неубедительно. И как будто вдруг вернувшись откуда-то издалека и обнаружив себя в незнакомом месте, она огляделась и спросила, оттягивая горловину свитера от шеи: – Ты должен здесь еще сидеть? – Нет, я уже освободился. Если хочешь, я пойду с тобой и посмотрим, послушает ли она меня. Флавия поднялась на ноги и подошла к окну, где постояла, глядя на завешенный фасад Сан-Лоренцо, потом вниз, на канал. – Прекрасно, но я не понимаю, как ты это выдерживаешь. – Уж не о женитьбе ли она, подумал Брунетти. – Я выдерживаю неделю, а потом чувствую себя как в ловушке. – Имеется в виду супружеская верность? Она повернулась лицом к нему. – Но даже со всеми неудобствами это все равно самый красивый город в мире, правда? – Да, – просто ответил он и подал ей плащ. Брунетти достал из шкафчика у стены два зонтика и вручил один Флавии, когда они вышли из кабинета. У входной двери квестуры оба охранника, которые обычно кидали Брунетти более чем лаконичное Он взял ее под руку, и они свернули налево. Неожиданные порывы ветра бросали дождь им в лицо, потом ветер разворачивался и бил их сзади по ногам. Им попадалось очень мало прохожих, и все они были в сапогах и клеенчатых плащах, сразу видно, что это венецианцы, которые вышли из дома только по необходимости. Брунетти избегал тех улиц, где вода уже должна была подняться, и увлек ее в сторону Барберия-делле-Толле, которая вела вверх к больнице. Неподалеку от единственного моста, который им оставалось одолеть, был низкий участок мостовой, где грязная серая вода уже стояла по щиколотку. Брунетти притормозил, соображая, как перевести через нее Флавию, но та отпустила его руку и ринулась через лужу, не обращая внимания на холодную воду, хлюпавшую у нее в туфлях. На открытом пространстве площади Санти-Джованни-э-Паоло хлестали ветер и дождь. На углу под яростно хлопающим навесом бара стояла монашка, беспомощно сжимая перед собой ободранный зонтик. Сама площадь будто сжалась, ее дальняя часть была поглощена прибывающими водами, которые превратили канал в узкое озеро со все расступающимися берегами. Быстрым шагом, почти бегом, они устремились через площадь к мосту, который должен был привести их к Кале-делла-Теста и квартире Бретт. С вершины моста они увидели, что впереди вода поднялась по щиколотку, но не замедлили шаг. На сходе с моста Брунетти переложил зонтик в левую руку и подхватил правой Флавию под руку. И как раз вовремя, потому что она споткнулась и плюхнулась бы, если бы Брунетти не удержал ее, притянув к себе. – Они оба стояли и вглядывались в темную гладь, но безрезультатно. Флавия попробовала пошарить в воде ногой. Ничего. Только дождь. – Ну вот что, – сказал Брунетти, складывая зонтик и вручая ей. Он быстро нагнулся и поднял ее с земли, так неожиданно для нее, что она обхватила его руками, стукнув по затылку рукояткой сложенного зонта. Он пошатнулся, держа ее в охапке, восстановил равновесие и зашагал вперед. Дважды повернув, он доставил ее к дверям дома. Голова у него вымокла; дождь стекал ему за воротник и дальше по спине. В какой-то момент он оступился со своей ношей и ощутил, как холодная вода переливается через верх сапога и течет к ступне. Но он дотащил Флавию до порога, сгрузил и убрал волосы со лба. Она поспешно открыла дверь в здание и прошлепала в подъезд, где вода стояла так же высоко, как и снаружи. Она прошла по ней и поднялась на вторую ступеньку, где было сухо. Услышав за спиной хлюпающие шаги, она поднялась на две ступени и повернулась к Брунетти: – Спасибо. Она стряхнула вторую туфлю и оставила ее, где та упала, потом пошла вверх по лестнице, он шел следом. На второй площадке они услышали музыку, которая лилась навстречу. Наверху, перед железной дверью, она достала ключ, вставила в замок и повернула. Дверь не поддалась. Она вытащила ключ, выбрала другой и повернула его в верхнем замке, потом опять вставила первый в нижнюю скважину и отперла. – Странно, – сказала она, оборачиваясь к нему. – Заперто на два замка. Ему казалось довольно разумным, что Бретт надежно заперлась. – Бретт! – окликнула Флавия, распахивая дверь. Их встретили звуки музыки, но Бретт не отозвалась. – Это я! – крикнула Флавия. – Со мной Гвидо. Никто не ответил. Флавия, с которой на пол капала вода, босиком пошла в гостиную, потом в глубину квартиры, чтобы посмотреть в обеих спальнях. Когда она вернулась, лицо ее было бледным. За ее спиной воспаряли к небесам скрипки, гремели трубы и воцарялась вселенская гармония. – Ее тут нет, Гвидо. Она куда-то делась. |
||
|