"Александра Созонова. Если ты есть " - читать интересную книгу автора

бремени плоти и бремени связи с Колеевым. Никогда больше она не поспешит на
его звонок. Никогда не будет целовать, содрогаясь от унижения и несвободы.
Как она и решила: рождение младенца - рубеж, отсекающий нож. Открытая рана
свободы.
Никогда ладони Колеева не коснутся младенца, и взгляд не испачкает. (И
отчество в свидетельстве о рождении - не испачкает).
Вот только ненависть... Тяжелая, могильная плита ненависти раздавливала
ей грудь. И молоко не шло. И младенец заходился голодным криком.

Раненый единорог ненависти.
Кто сказал, что зло - всего лишь отсутствие добра и собственной энергии
не имеет? Прозрачно-тихие христианские мыслители? Им стоит позавидовать: они
явно судили о предмете извне.
Разрывная пуля ненависти. Лишь ранящая того, в кого нацелена, и
раздирающая стрелка... В этой не новой истине Агни убедилась еще раз во
время своего последнего визита к Колееву.
Она пришла без звонка и предупреждения.
Младенцу было две недели от роду.
Позарез нужно было забрать стихи, письма, смешные рисунки и книги, без
чего разрыв не мог быть бесповоротным и окончательным. (Агни казалось, что,
пока у Колеева будут находиться ее вещи и отпечатки чувств, закрепленные в
письмах, - лживые, слепые, глупые слова! - ведь она писала, что Колеев
"воздух и свет", "ее второе крещение", "ласковая свобода"... - до тех пор
власть его над ней сохранится. Вещи и слова, пусть смешные и глупые, -
продолжения ее, истончения, ветви, листва - не должны оставаться в плену.)
Агни рассчитывала, что визит займет минут десять, но он неожиданно и
тягостно растянулся, и уходить пришлось, перешагивая через опрокинутую
мебель, хрустя фаянсовыми руинами...
Жена Колеева бросилась к ней, опрокидывая по пути стулья, захватывая
попадающиеся под руку тарелки и чашки, с безумным, оплывшим и словно бы
спящим лицом... и в завершение грузно сползла на пол. Агни не знала, стало
ли ей, действительно, плохо, либо то был жест, чтобы Колеев своим
встревоженным порывом показал, кто ему дороже всего, - как бы то ни было,
перешагнув через распростертые на линолеуме ноги, она вышла из их дома с
тяжелым сердцем.
Она так беспомощно бросилась к ней, цепляясь за рукав куртки, пытаясь
ударить (выцарапать глаза?), - так смешно, так пронзительно, так по-бабьи, и
почему-то никак не могла дотянуться до лица (глаз?). И вещи, которые она
кидала, не задевали Агни, разбивались о стену, она оскальзывалась на
осколках... (Таня не замедлила бы объяснить это защищающей дланью
ангела-хранителя, отводящей в сторону летящую посуду и исступленные руки. Но
за что, собственно, ее было хранить? Разве не она довела несчастную
женщину?..)
Агни с азартно захолонувшим сердцем ждала, во что же превратит ее этот
праведный женский смерч: сил на сопротивление не было, она еще пошатывалась
после родов и впервые выбралась на улицу, - но тарелки, банки, какая-то
твердая пища - летели мимо. Под конец жена тяжело опустилась на пол, прикрыв
веки.
Она славилась острым языком, светской подвижностью и выдержкой.
Один эпизод юности, хранимый в памяти друзьями, мог бы служить эмблемой