"Александр Спешилов. Бурлаки" - читать интересную книгу автора

с сошкой, а семеро с ложкой. Неправильная та поговорка, она
шиворот-навыворот. Правильно будет сказано так: семеро с сошкой, а один с
ложкой. Семеро - это трудящийся народ, а один с ложкой - это буржуй, барин,
помещик, купец. Все, что народ ни выработает, буржуй сожрет, а народу
остаются только сухие мослы.
Я стал торопить Андрея Ивановича:
- Пойдем скорее!
Но вот наконец появился наш бурлацкий поселок. Избы крыты соломой, окна
заткнуты тряпьем, на крышах вместо труб глиняные горшки. На грязной улице
копошатся вместе с поросятами оборванные, полуголые ребятишки.
А на краю деревни красуется крытый железом, обшитый тесом, выкрашенный
белилами богатый дом. Кругом службы. Большой огород в десятину, сад и пруд,
обсаженный кустарником.
- "Семеро", как в хлеву, живут, - объяснил Заплатный, - а "один", как в
раю. Мужики работают, а кулак пузо ростит... Вот почему, Ховрин, люди плохо
живут... Да недолго уже протянется царство богачей. Если трудящийся народ
зашевелился, его никакой уздой не остановить!..
На улице поселка было грязно. Я повел Андрея Ивановича по огородам,
задворками. Вот и окраина. Показалась скворечница, которую я сам когда-то
мастерил. Но почему же окна в избе забиты досками?
Через сломанные ворота мы вошли во двор. На избе висит замок. С конюшни
снята крыша, яма в погребе обвалилась. Огород не вспахан, ничего не
посажено. Все покинуто и заброшено.
Вспомнилась бабушка Якимовна, у которой в погребе всегда был для меня
квас с душистой мятой. Бабушка умерла в позапрошлом году, а где же мать, где
ребята? Куда девались? Не с голоду же погибли?
Перед избой, бывало, мы с ранней весны всю полянку вытопчем, а сейчас
даже тропинки нет.
У меня комок подступил к горлу. Ведь в этой избе я родился, провел
детские годы. Отсюда я ушел в самостоятельную жизнь. Только в прошлом году
был здесь на побывке.
- Пошли, Андрей Иванович! - Не оборачиваясь на разрушенное и покинутое
родное гнездо, я зашагал по улице поселка. За мною молча шел Заплатный.
Мне и улица показалась мертвой. Ни одного человека. Никого. Даже собаки
не лаяли. Я хотел зайти к Паньке Рогожникову и у него узнать, в чем дело. Но
и их изба оказалась заколоченной. Попалось еще несколько пустых домов.
На выходе из поселка мы увидели старушонку, которая сидела у ворот и
просила милостыню.
- Бабушка! - спросил я ее. - Куда народ-то весь девался?
- И не говори, - ответила она. - Зимой-то Микола Большеголовый
приезжал. Своих-то ребят да и соседей сомустил в Сибирь переехать на
жительство... В Сибирь. Там, говорят, золотое дно. Вот все и уехали... У
Большеголовых-то парень, который старший-то, говорят, потерялся. Хворый
уехал осенью куда-то. Сгинул, наверно, в городе... Аннушка шибко ревела,
сынок...
Слушать старуху я уже больше не мог... Сунул ей мелочь, какая попалась
под руку в кармане, и, сдерживая слезы, чуть не бегом побежал прочь.
На мое плечо опустилась тяжелая рука Андрея Заплатного.
- Стой! От себя не уйдешь, парень. Ты не думай, я тебя жалеть не буду!
Не стоишь этого! Почему ничего домой не писал из города? Вот мать и