НИКОЛИНА ВЕЛЧЕВА

Номер у меня приятный, так и дышит уютом, чистотой и спокойствием. Кровать, небольшой письменный стол с удобным креслом, встроенный в стену ночной шкафчик с тумбочкой и телефоном. Крахмальное белье просто сияет. Стены оклеены светло-серыми серебристыми обоями, на одной из них висит морской пейзаж, написанный пастелью Здесь мне предстоит жить, правда не знаю сколько. Может быть, день, а, может, и неделю. Прежде во мне теплилась надежда на обычный несчастный случай: подпишу протокол об окончании расследования и уеду. Кронсхавен со временем забудется, а этот номер, как и многие до него, останется лишь зыбким воспоминанием. Но теперь мне в это больше не верится.

Расследование несчастного случая, которое начинается с обнаружения потайного микрофона в разбитом автомобиле, не оставляет надежд на скорое завершение. Мне непонятно, почему за Маноловым велось наблюдение, кого и чем заинтересовал он сам и его исследования, но что-то тут не так. Может быть, ответ здесь, в его комнате, в институте или городе.

Я ставлю чемодан в стенной шкаф и еще раз осматриваю комнату. Раз мне придется неизвестно сколько прожить здесь, лучше всего, конечно, педантично все осмотреть.

Номер находится на четвертом этаже. Не очень высоко, но и не низко. Возможное любопытство к моей особе так просто не удовлетворить.

Я раздвигаю занавеску, чтобы проверить, не выходит ли окно на улицу.

И на мгновенье забываю о том, что собирался делать. Потому что за окном другой мир и другой город.

Холм напротив усеян островерхими средневековыми крышами — таинственный хаос. Они карабкаются вверх под мертвенно-голубоватым лунным светом. А еще выше в жестокое бездонное небо подобно стрелам вонзаются металлические шпили башен и башенок. И все это живет иной, своей собственной жизнью, тревожной и холодной. Накатывает чувство, будто я когда-то уже жил здесь, под свинцовыми крышами, не раз поднимался по улицам на осевший от старости холм и со мной тут что-то случилось, хотя не могу припомнить, что именно и когда. А случилось нечто важное, от чего зависела не только вся моя тогдашняя жизнь, но каким-то непонятным образом и сегодняшняя.

Странное наваждение. Да еще это непонятное ледяное свечение, в которое я погружаюсь к из которого хочу вырваться. Перед моим взором проносятся ажурные кружевные башни старинных замков далекого прошлого.

Я протягиваю руку и ненужно резким движением задергиваю занавеску. Кончилось.

Возвращаюсь в комнату и достаю из чемодана необходимые вещи. По сути, мне нужно привести в порядок только удобный “дипломат”, с которым я ни на секунду не расстанусь. Не верится, что он может привлечь чье-нибудь внимание, разве что кому придет в голову попытаться открыть его. Тогда обнаружится, что чемоданчик бронирован и замок с шифром открыть не просто.

Потом я запихиваю как попало остальные вещи в шкаф и выхожу. С “дипломатом”, конечно.

Кольмар замечает меня — он у буфета в конце коридора. Оставляет недопитый стакан кока-колы и мы направляемся вниз, в комнату доктора Манолова.

Она находится почти в самом конце коридора, третья слева. Кольмар срывает с двери пломбы, отпирает.

Я протягиваю руку, пытаясь нащупать в темноте электрический выключатель, меня обдает спертым воздухом непроветренного помещения, густым запахом старого табачного дыма и пыльных книг. Этот запах мне хорошо знаком со студенческих лет. Но вспыхивает свет и все становится на свои места.

Это не студенческое жилье, хотя чем-то его и напоминает, а однокомнатная квартира одинокого мужчины. Просторная комната, служащая одновременно спальней, гостиной и рабочим кабинетом, маленький кухонный отсек, ванная с туалетом и прихожая со встроенным шкафом.

После работы Манолов возвращался сюда. Отдыхал, потом читал или писал. Письменный стол беспорядочно завален стопками книг с заложенными между страниц листочками. Маленькая пишущая машинка оставлена открытой. На спинку кресла брошена старая домашняя куртка-халат, в которой он, видимо, любил работать. У меня такое чувство, будто он только что здесь работал, потом торопливо встал, вытащил исписанный лист из машинки, на скорую руку оделся и вышел.

Отрываю взгляд от стола и встречаюсь с голубыми глазами Кольмара. В них застыло беспокойство. Может быть, моя напряженность передалась и ему.

— В досье, которое вы получили, есть опись вещей, господин инспектор! — говорит он.

Да, я видел, но сейчас мне не до описи.

— Это вы опечатывали квартиру?

— Да, вместе с господином комиссаром.

— Сразу же после несчастного случая?

— Приблизительно… — Кольмар задумывается,… было около двух ночи. Значит, через три часа.

Поздновато. Если кому-то хотелось порыться в вещах Манолова, то времени на это у него было достаточно. А если считать с того момента, когда Манолов вышел из дому, то получается не меньше четырех часов.

Письменный стол я решаю оставить на потом. Надо сначала осмотреть помещения. Хочется получить хоть какое-то представление о том, как он жил здесь, какие у него были привычки, как шли дела на работе — меня интересует буквально все.

С кем он встречался? Кто приходил к нему? Была ли у него приятельница? Какими исследованиями он занимался? К чему они привели?

Все это нужно знать. За Маноловым велась слежка, и занимались ею отнюдь не дилетанты. Она требует определенных знаний и опыта, руководят ею из такого места, где умных и опытных людей предостаточно. Но что именно привлекло их внимание? Ведь подобных институтов и региональных баз не один десяток!

Кольмар смотрит на меня в ожидании нового вопроса.

— Коллега… вы женаты?

Он слегка озадачен, вероятно, здесь не принято задавать вопросы личного порядка. Потом лицо его озаряется улыбкой.

— Да, господин инспектор. Женат, трое детей.

Когда же он успел? Закрутило его колесо жизни, ничего не скажешь! А мне с его приглаженными волосами и пижонской бородкой он поначалу показался этаким перезревшим холостяком.

— На сегодня достаточно! — говорю я. — Можете идти, я здесь сам управлюсь. Но завтра утром прошу вас подготовиться к осмотру места происшествия.

— Я обо всем позабочусь, господин инспектор!

— Благодарю вас, — говорю я и подаю ему руку. — Спокойной ночи.

Кольмар уходит, а я продолжаю блуждать по квартире. “Блуждать” — не совсем точно сказано. Я расхаживаю по комнате, потом заглядываю в кухонный отсек и прихожую. Хочу представить себе, как он здесь жил. Личные вещи, подобно собакам, приобретают привычки хозяев. Правда, не всегда.

Я испытываю смешанные чувства, ибо не ожидал, что Женя мог жить в таком беспорядке. В кухонном отсеке — немытые тарелки, ложки и вилки, пустые консервные банки и бутылки, чашки с остатками крепкого чая. Наверное, уборщицам приходилось с ним нелегко.

В прихожей я открываю дверцы шкафа. Вперемешку рубашки — грязные и выстиранные, совсем новые, ни разу не надеванные, и порядком изношенные. Здесь же книги и старые журналы. Пальто, официальный костюм уже не первой молодости. Сверху — целый ворох журнальных вырезок. Обычно ими обмениваются научные работники, но редко читают.

Просматриваю первую, попавшуюся под руку. На французском языке, издание Института тропических болезней, что-то о скорпионах. Совсем в его стиле — интересоваться самыми невероятными вещами. Эти прелестные твари, насколько мне известно, к иммунитету никакого отношения не имеют.

За несколько минут осматриваю карманы пальто и костюма. Сигареты (а когда-то не курил!), два старых билета в театр, приглашение на давно прошедшую научную конференцию, три—четыре визитных карточки и карточка, крепящаяся зажимом к лацкану пиджака, с крупно выведенным его именем. Это от какой-то конференции.

Достаю конверт и складываю в него свои находки. На сегодня хватит. Позже нужно будет проверить, что это была за конференция и с кем он на ней встречался. И с кем ходил в театр. Не верится, что ходил на спектакль с завкафедрой. Я ничего не имею против женщин в жизни одинокого мужчины, но из головы не выходит спрятанный в его автомобиле микрофон.

Остается ванная комната. Если кто-то воображает, что наша работа состоит главным образом в возвышенных раздумьях с рюмкой бренди в руке, то жестоко ошибается. Случается, разумеется, и бренди, но намного чаще — как сейчас: к примеру, ванная и поиск отпечатков, хождение по мукам и тревожное чувство, что в любой момент некто неизвестный, даже в глаза тебя никогда не видевший, может решить, что ты чересчур любопытен и суешь нос не в свои дела.

Я хожу по квартире и не забываю поглядывать на свои наручные часы и другие умные приборы. Судя по всему, микроподслушивателей здесь нет.

Это меня немного озадачивает. Может, решили применить более сложную технику? Существует и такая, но уж больно она дорогая, чтобы использовать ее здесь. А может, микрофонов просто нет. Что не исключает вероятности, что прежде они здесь были.

Теперь можно вернуться к письменному столу и пополнить коллекцию дактилоскопических оттисков. И попытаться узнать, что писал Манолов перед уходом.

Стою у стола и пытаюсь представить себе мужчину, который за ним сидел… потом поднялся… И не могу.

Значит, что-то здесь не так, уж это я по опыту знаю.

Печатал на машинке, потом… Нет, не так! А кресло почему-то отодвинуто чуть в сторону, на спинку брошена куртка-халат, на столе книги, переложенные листочками. Все необходимое для работы.

Придвигаю кресло и сажусь. Странная привычка — исписанные листы складывать под машинку. А куда же их было складывать? Другого места просто нет. Последний лист начат и не окончен. Он здесь, вместе с копиркой.

Быстро просматриваю несколько страниц. Это обзор, из тех, что ритуально зачитываются на научных советах, нагоняя на присутствующих тоску и заставляя с нетерпением дожидаться конца заседания.

Кладу обзор на старое место под машинку. Наверное Манолов, перед тем, как уйти, писал. Чистые листы здесь, под рукой, журналы — тоже, рядом папки со старыми докладами, из которых иной раз можно почерпнуть полезные мысли, книги для справок…

Стоп, книги для справок!

Вот что меня смущает! Стол завален стопками книг. И одна из стопок, в правом дальнем углу, повернута корешками наружу, а не в сторону сидящего за столом.

Я поднимаюсь и медленно обхожу стол. Так и есть. Открытие не бог весть какое, но интересен сам факт. И ему можно дать по меньшей мере два объяснения. Вот первое: стол завален огромным количеством книг и материалов, на нем царит такой хаос, что, может быть, эта стопка повернута таким образом уже давно. А вот второе: она могла быть повернута и недавно. Даже совсем недавно.

Раз так, значит того, кто рылся в книгах, интересовали не доклады и научные справки, лежащие сверху. Он искал что-то другое. И, кроме того, торопился.

Но и мне надо поторапливаться. Я тоже ищу нечто определенное. Выдвигаю один за другим ящики стола, роюсь в мелочах, ненужных мелочах, которые, вероятно, было просто жаль выбрасывать. Ведь это частицы жизни, с которыми обычно не хочется расставаться, часы и минуты нашего прошлого. Хорошее или плохое, все же это часть нас самих, которая уже никогда больше не повторится.

В самом нижнем ящике мне попадается старая деревянная шкатулка. Она явно болгарского происхождения, покрыта незамысловатым рисунком и уже потрескавшимся на многих местах лаком. Открываю и обнаруживаю в ней лекарства. Достаю флакончики, ампулы, пакетики и внимательно их рассматриваю. Настроение у меня портится.

За окнами ночь, начало одиннадцатого, и Велчева, наверное, уже давно дожидается моего звонка. Я встаю, прошу телефонистку связать меня с номером Велчевой. Мы уговариваемся встретиться в фойе. Через несколько минут я спущусь и буду ее ждать. Она соглашается, но мне мерещится в ее голосе чуть заметное колебание, которому не могу найти объяснения.

Однако с Велчевой мы встретились не в фойе, а прямо в коридоре третьего этажа, где я сейчас нахожусь. Мне надо было закруглиться в номере Манолова, и это отняло у меня несколько дополнительных минут.

Закрывая за собой дверь, я замечаю идущую по коридору женщину. Она оглядывается и останавливается, догадываясь, что кроме меня никому другому в номере Манолова делать нечего. Я подхожу, здороваюсь, называю себя.

Довольно симпатичная. Ей чуть больше сорока, принадлежит к тому типу спокойных, уверенных в себе женщин, с которыми приятно общаться. Темно-каштановые волосы, умный взгляд и предательские морщинки вокруг глаз. Нет и намека на кокетство, держится очень просто и естественно. Серьезная женщина, хорошо знающая себе цену.

Мы обмениваемся общими фразами о смерти Манолова. Я предлагаю, если ей это не покажется неудобным, где-нибудь посидеть и поговорить за чашкой кофе с бутербродами, ибо мой желудок настойчиво напоминает, что обед в самолете был не из самых обильных.

— Нет ничего неудобного, — говорит Велчева. — Где вы предпочитаете? Где потише, или…

Мы подходим к лифту и, пока ждем, я расспрашиваю ее о членах болгарской группы.

— Все мы живем на этом этаже, — объясняет Велчева. — Доктор Стоименов в триста седьмом номере, рядом с Маноловым… В триста четвертом — Катя и Эмилия, наши лаборантки. Эмилия работала с доктором Маноловым и с того вечера просто не может прийти в себя!

Отвечаю преднамеренно банально, в том смысле, что несчастье может случиться с каждым.

В глазах Велчевой читается немой вопрос.

— Мы обязаны расследовать каждый несчастный случай, — добавляю я.

Это действительно так.

В лифте Велчева продолжает:

— Я живу в триста третьем номере, на углу коридора.

Триста третий, триста четвертый, триста седьмой…

Нужно проверить их расположение и узнать, кто живет по соседству. Хотя тот, кто следил за Маноловым, вряд ли бы избрал номер поблизости

Внизу, в фойе, администратор занят заполнением каких-то бумаг и, принимая от нас ключи, одаривает профессиональной улыбкой. Людей у бара стало поменьше.

Строгая церковь залита мерцающим светом электрических ламп.

Наверное, рядом кинотеатр, и вечерний сеанс только что закончился, потому что площадь заполняется густым потоком людей, который постепенно редеет и рассасывается по соседним улочкам.

Мы подходим к закусочной, над входом в которую светит яркая неоновая реклама. После окончания вечернего киносеанса здесь многолюдно.

— Я уже ужинала! — предупреждает Велчева — За компанию выпью только чашечку кофе… без кофеина. Ничего другого.

Понятно, заботится о фигуре.

Я не ужинал, и поэтому нагружаю поднос соответствующим образом. Ждем немного пока освободятся места и усаживаемся за столик. Наши соседи — молодая парочка, не обращающая на нас ни малейшего внимания.

Вокруг шум, вавилонское смешение языков. Если кто-нибудь и следит за нами, то ему придется нелегко. Но и я не должен подавать виду, что хоть чем-то обеспокоен. И вообще мне незачем скрывать встречу с Велчевой.

— У меня к вам несколько вопросов, — обращаюсь я к ней. — Хотелось бы начать с них.

— Пожалуйста.

— Когда вы видели доктора Манолова в последний раз?

— Позавчера. В тот день, когда… он заглянул в нашу лабораторию. Мы поговорили, и он ушел.

— Зачем он приходил?

— Оставить пробы в холодильнике. У меня установлен холодильник с камерой глубокого замораживания, которой пользуются обе лаборатории. Он хранил свои материалы у нас.

— Как он выглядел?

— Как обычно… мрачным. Выпил чашку чая, жаловался, что поздно занялся наукой. Мол, надвигается старость… “Слушай, — говорю, — ну чего ты раскис? Тебе сорок пять. Какая же это старость?” А он молчит.

— И ничего больше не сказал? Например, о том, что собирается вечером ехать в Юргорден?

— Зачем же было говорить об этом? Я и так знала! — удивленно пожимает плечами Велчева.

— Вам было известно? — в свою очередь удивляюсь я.

— Конечно! Он ставил там опыты, вот и ездил каждый вечер. В Юргордене находится наша база гнотобионтов.

Мне приходилось слышать это слово, но не могу припомнить, что оно означает. В свое время таких слов и в помине-то не было.

— Гнотобионты, — объясняет Велчева, — это животные, выращиваемые в стерильной среде, куда нет доступа микроорганизмам. Они используются для специальных иммунологических опытов… Вырастить их — рабский труд!

Один из важных вопросов отпал сам собой. У института база в Юргордене. Обычно такие базы строятся в курортных местах, подальше от загрязненного промышленностью воздуха. Манолов получил разрешение на проведение серии опытов по своей программе и ездил туда каждый вечер в продолжение десяти дней.

— Кто там работает?

— Линдгрены. Отец и дочь.

Звучит несколько необычно. Но, оказывается, такая уж здесь практика. Принимают на работу близких родственников и они живут на территории базы, потому что животные нуждаются в постоянном специальном уходе.

— Вы уверены, что доктор Манолов ехал на базу?

— Абсолютно!

— А кто еще знал об этих поездках?

Велчева ставит на стол чашечку со своим ненастоящим кофе.

— Многие. А почему вы спрашиваете?

— Просто мне необходимо это знать. Вы не могли бы перечислить имена?

— Ну… прежде всего все мы, работающие в трех лабораториях. Доктор Стоименов, лаборантки… Потом доктор Ченарт. Хотя нет, он за день до этого уехал! — уточняет она.

— А нельзя ли более подробно?

— О докторе Ленарте? Он руководит радиологической лабораторией, в которой проводятся наши опыты по облучению. Симпатичный, умный человек, с ним приятно работать!

— Однако он уехал?

— Да, насколько мне известно. За день до этого. Другие… впрочем, все сотрудники Ленарта знали о серии доктора Манолова.

Она называет имена: Анна Виттинг, биолог, помощник Ленарта, а из кураторов — оберкуратор Макс Нильсен. Может, и еще кто-то знал, но эти уж точно. Характеристики ее все так же скупы — корректные сотрудники, очень точны, в известном смысле даже педантичны, но в науке это нужное качество.

— А над чем работал доктор Манолов?

— Ну… — она смотрит на меня немного растерянно. — Тема у всех у нас общая — иммунитет при пересадке органов. Это очень важная проблема! Например, сделана пересадка сердца или почек, а организм отторгает их! Необходимо подавить иммунитет, поэтому мы прибегаем к облучению… Однако в результате облучения иммунитет может снизиться настолько, что человек погибает от простейшей инфекции!

— Как… в старой истории. Между Сциллой и Харибдой, не так ли?

— Более или менее. Все мы работаем над одной темой, но исследуем ее с разных сторон. Такой подход нельзя назвать новым. То, чем мы занимаемся, в общих чертах широко известно… Хотя существуют и кое-какие детали, подробности… Кроме того, мы готовимся к открытию центра трансплантации. Как видите, вовсе не Америки открываем!

Пришло время задать вопрос, который уже давно вертится у меня на языке.

— А может ли кто-нибудь из вас… прийти к открытию? Маленькому, не очень важному, но постараться сохранить его в тайне от коллег?

Велчева скептически улыбается. Морщинки у глаз приходят в движение.

— Вижу, вы любитель научной фантастики! Какое открытие? Все описывается, обсуждается, протоколируется…. Коллега Дебрский, сегодня даже самая маленькая тема в науке требует усилий многих людей!

Разговор уходит в сторону, мы рассуждаем о том, что нынче науку двигают вперед коллективы и случайных открытий не бывает. Каждый шаг терпеливо подготавливается совместным трудом многих людей.

Кое с чем я соглашаюсь, а кое с чем — нет. Похоже, я неисправимый романтик и продолжаю верить в вымирающее племя ученых-одиночек. Мы не можем прийти к единому мнению с практичной, земной Велчевой. Поэтому я тороплюсь доесть свой ужин и перейти к следующему пункту.

— Доктор Велчева, позвольте деликатный вопрос. Поверьте, задаю его не из праздного любопытства.

— Задавайте.

— Была ли у доктора Манолова приятельница?

— Н-нет! — отшатывается Велчева.

Я улавливаю мгновенное колебание и пытаюсь за него ухватиться.

— Ответьте мне правду! Теперь это важно не для него, а для многих других людей! Скажите, о чем вы подумали только что?

— Я подумала… Нет, это не то! Знаете, одинокий мужчина… — она колеблется, но потом решается. — Ну, хорошо, раз настаиваете! Мне кажется, Анна Виттинг… имела на него известное влияние.

— В каком смысле?

— Как… любая красивая женщина. Но не более того, поймите меня правильно! Доктор Манолов был серьезным человеком!

Я верю ей. Странно, если бы было иначе. Однако нельзя забывать и о микрофоне в его автомобиле.

Щеки Велчевой покрываются красными пятнами. Пора переходить на другую тему.

— Последний вопрос. Как у доктора Манолова обстояли дела со здоровьем? На что-нибудь жаловался?

— Со здоровьем? — удивленно смотрит на меня Велчева. — Нет… Если только что-нибудь интеркуррентное…

Медицина полна подобных слов. Интеркуррентные, криптогенные, идиопатические… Понятия, за которыми легко спрятать незнание. И которые ничего не значат. Или, точнее, означают что-то вроде “переходные”, “скрытые”, “внутренние”. Но как бы там ни было, доктор Манолов на сердце не жаловался. Не было предвестников инфаркта, о котором намекал тот полупротокол у Ханке.

Я думаю над тем, почему в старой деревянной шкатулке не обнаружилось того, что я разыскивал. В ней не оказалось нитроглицерина — лекарства, которое каждый, кто опасается инфаркта, обязательно держит под рукой. Манолов нитроглицерина не держал.

Будем считать, что я поужинал, и — что важнее — выяснил некоторые вопросы. Велчева уже давно выпила свой антикофе. Парочка за нашим столиком продолжает шептаться, интересуются они только собой.

Мы встаем и выходим из закусочной. На площади людского гомону поубавилось. Вдоль бордюра чинно застыли припаркованные автомобили, по их лакированным спинам скользят голубые и оранжевые блики реклам.

По дороге мы беседуем на общие темы — о городе приближающейся осени. Скоро ожидаются первые заморозки. Зима здесь мягкая, но продолжительная.

Неожиданно Велчева останавливается.

— Знаете… хотелось бы спросить у вас, если можно?

— Конечно!

— Верно ли то, о чем писали газеты? Что он даже не пытался избежать столкновения с грузовиком? Видел его… и несмотря на это…

Я пытаюсь подобрать наиболее правильный тон.

— Не уверен, что он его видел.

— Потому что если это верно, — продолжает Велчева, — значит, Евгений самоубийца!

Мы шагаем и я отвечаю не сразу.

— Он не покончил жизнь самоубийством. И не был пьян — тогда, за рулем.

— Он очень любил дочь, — как будто сама к себе вслух обращается Велчева. — Он не мог покончить с собой!

На ее лицо падают красные и желтые отблески, меняя до неузнаваемости. Оно делается твердым и суровым, совсем не похожим на себя.

— Послушайте, — говорю я, — у меня к вам просьба. Завтра я должен осмотреть лабораторию доктора Манолова в институте. Но до этого я просил бы, чтобы вы оповестили о намерении повторить исследования доктора Манолова. В частности, исследования последнего месяца.

Она замедляет шаги.

— Не знаю… позволят ли.

— Почему бы и нет9 К тому же у меня есть соответствующие полномочия. Но пусть это исходит от вас, так вы здорово мне поможете!

— Хорошо, — соглашается Велчева. — Я поговорю с одним из заместителей директора. Вы когда подъедете?

— Думаю, к обеду.

У входа в пансион она останавливается и объясняет, как мне завтра найти институт. Оказывается, он находится не в центре, рядом с университетом, а в другом конце города, в районе порта.

— Не волнуйтесь! — отвечаю ей как можно сердечнее. — Такая уж у меня работа — самому находить дорогу! Спокойной ночи и до завтра!

— До завтра!

Она скрывается за дверью, а я достаю из кармана план города Рассматриваю его и раздумываю, как лучше поступить. Мне приходит в голову мысль разыскать завтра с утра неизвестного мне журналиста Брюге, но потом вспоминаю, что “Кронсхавен тиднинген” выходит по утрам. Следовательно, завтра до обеда мне вряд ли удастся застать кого-либо в редакции, они работают по ночам. Конечно, вероятность встречи с ним на рабочем месте сейчас невелика, но попытаться можно.

Я подхожу к краю тротуара и поднимаю руку, завидев приближающийся зеленый огонек такси.