"Иван Фотиевич Стаднюк. Москва, 41-й " - читать интересную книгу автора

"Владимир Ильич самый дисциплинированный плательщик членских партийных
взносов. А ведь он очень занят. Что, если я предложу ему присылать с
деньгами своего секретаря?"
Я возьми да и скажи тогда Антонову: "Товарищ Ленин ответит, что
коммунист никому не должен доверять свой партийный билет..." И именно эти
самые слова сказал Владимир Ильич Антонову. Честное слово!
- Интересный факт, - серьезно заметил Лукин. - Теперь мы будем величать
тебя не только членом Военного совета, но и главным пророком армии.
- А знаете, почему я угадал ответ Ленина?.. - разгоряченно спросил
Лобачев. - Однажды в кремлевской парикмахерской я попытался уступить очередь
Владимиру Ильичу: "Садитесь, мол, Владимир Ильич. Я подожду". А он в ответ:
"Очередь - это порядок. Она для того и существует, чтобы ее все
соблюдали..." - и усадил меня в кресло... Это, братцы мои, была самая долгая
в моей биографии стрижка...


4

А ночью поступила еще одна телеграмма от маршала Тимошенко. По ее
содержанию генерал, Лукин утвердился в догадке, что в штабе фронта царит
крайне напряженная атмосфера, а сам Тимошенко испытывает чрезмерную
нравственную усталость. И еще мнилась Михаилу Федоровичу чья-то давняя
предвзятость "в верхах" по отношению лично к нему. Лукину казалось, что будь
на его месте другой командарм, с иной судьбой, не стал бы Военный совет
пугать его судом военного трибунала, если армия, которой он командует, не
отобьет у немцев Смоленск. И эта догадка лишала последних сил, ибо, когда
вырывал час для сна, мысли с тиранической беспощадностью вновь и вновь
обращались к последним телеграммам и тут же, рождая в сердце боль, уносили в
совсем недавнее прошлое.
Впрочем, это "недавнее" уже маячило в памяти до неправдоподобия далеко,
будто в полузабытых сновидениях. А вот мучило, бередило душу, перекидывалось
зыбким мостком в сегодняшний день и объединялось с грезившейся бедой, может,
даже такой тяжкой, какая случилась с первым командующим Западным фронтом
генералом армии Павловым и его ближайшими соратниками.
Душевные травмы всегда пробуждают страстную энергию памяти. До сих пор
не мог Михаил Федорович смириться с несправедливостью, испытанной в 1937
году. Часто память возвращала его в те времена, когда он, военный комендант
Москвы, был привлечен к партийной ответственности за "притупление классовой
бдительности". Все началось с чьего-то письма из Харькова, утверждавшего,
будто комбриг Лукин, являясь с 1929 по 1935 год командиром стрелковой
дивизии в Харькове, поддерживал там дружеские связи с начальником управления
железной дороги и одним из политработников военного округа, которые потом
были разоблачены как враги народа.
Так родилось на свет его персональное партийное дело.
Вначале Михаил Федорович воспринял это как нелепость. Да и все вокруг
благодушно посмеивались: нашли, мол, повод для промывания косточек
коменданту столицы. Но вот открылось собрание. Докладчик начал почему-то
страстно и довольно картинно рисовать ситуацию: командира дивизии Лукина,
как выяснилось, опутали дружескими связями ныне разоблаченные враги народа.
Будучи военным комендантом Москвы, он скрыл это. К чему все могло