"Октавиан Стампас. Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1) " - читать интересную книгу автора

первым кинулся исполнять это гнусное приказа...
- Немедленно заткнись! - заревел я, приподнимаясь и снова чувствуя
нарастающую боль в плече.
- Молчу, сударь молчу,- замахал рукой Аттила.- Да вот, можно ли
заставить молчать молву? Нет, вы никогда не разубедите меня, что государь
наш по буйству нрава своего родную сестрицу изнаси... Все, сударь, ни слова
не скажу, не смотрите на меня так и не вскакивайте.
Нечего сказать, и в самом деле тот случай пятнадцатилетней давности
крепко сидел в народной памяти, и большинство твердо верило в
справедливость обвинений, выдвинутых против Генриха на княжеских съездах в
Корбее и Герстунгене. Молодого императора обвинили в чудовищном
преступлении - якобы он, распутно забавляясь, принял участие в
изнасиловании своей родной сестры, аббатисы Адельгейды Кведлинбургской,
держал ее за руки, когда другой совершал над ней надругательство. Но я
хорошо помню, как мой отец отказался верить этим обвинениям, утверждая, что
все сие есть ничто иное, как козни папы Александра15 и обиженной Берты,
жены юного императора, с которой он хотел развестись и развелся бы, если б
Александр не запретил ему этого под страхом отлучения от Церкви.
Как же я мог согласиться с Аттилой, готовым осуждать Генриха и
обвинять его во всех смертных грехах, если во-первых, я свято ценил мнения
моего отца, а во-вторых, репутация моего государя была для меня
неприкосновенной. Признав, что он чудовище, я не в силах буду оставаться у
него на службе. Едва я начинал размышлять об этом, перед моим мысленным
взором вставал облик императора, его львиный взгляд, крепкие скулы, длинные
золотые волосы. И этот царственный облик никак не вязался с мерзостями,
приписываемыми Генриху неразборчивой народной молвой. Уж я-то знал, какие
есть в народе любители почесать языком. Что там царственные особы, если
находились охотники поставить под сомнение непорочность Святого Зачатия и
чистоту отношений между Спасителем и Магдалиной. Так что, если и были
точки, в которых мои взгляды и симпатии сходились с мнениями Аттилы, то
только не в вопросе о личности нашего государя.
День ото дня состояние мое, слава Богу, улучшалось. Царственная чета
переселилась в Бамберг, мне не терпелось поскорее отправиться туда и снова
видеть Адельгейду. Может быть, еще и поэтому я так быстро поправлялся.
Мысль о том, что я введен в число рыцарей личной гвардии императрицы,
наполняла мое сердце блаженством, от которого сердце лучше перерабатывало
кровь, и тело мое наполнялось здоровыми силами. Все пятеро моих новых
друзей тоже вошли в число счастливчиков, они постоянно были при мне, ожидая
дня, когда я окончательно поправлюсь и можно будет тронуться в путь. Таково
было повеление Адельгейды. Как только я смог совершить первую прогулку по
городу, мы стали готовиться к отъезду.
Кельн все еще жил обсуждением женитьбы Генриха и Адельгейды. Много
ходило разговоров о той обиде, которую нанес Генрих графу фон Нордгейму,
недавно назначенному Кельнским архиепископом. Зачем нужно было отстранять
его от совершения таинства и перепоручать дело Гартвигу, ведь Магдебургский
архиепископ до сих пор еще считался одним из недоброжелателей императора.
Мало того, он все еще находился под отлучением синода, и все вокруг
спорили, законна или незаконна ординация Адельгейды. И хотя для меня не
оставалось сомнений в правильности поступков императора, я с некоторой
душевной смутой прислушивался тому, о чем судачит кельнский обыватель, и