"К.С.Станиславский. А.П.Чехов в Художественном театре" - читать интересную книгу автора

среднему проходу, все продолжая посмеиваться. Это еще больше смущало
играющих.
По окончании акта я пошел в публику, чтобы узнать причину такого
отношения Антона Павловича, и увидел его сияющего, так же возбужденно
бегавшего по среднему проходу.
Я спросил о впечатлении. Ему очень понравилось.
- Как это хорошо! - сказал он. - Чудесно же, знаете, чудесно!
Оказалось, что смеялся он от удовольствия. Так смеяться умеют только
самые непосредственные зрители.
Я вспомнил крестьян, которые могут засмеяться в самом неподходящем
месте пьесы от ощущения художественной правды.
- Как это похоже! - говорят они в таких случаях.
В этом же сезоне он смотрел "Три сестры" и остался очень доволен
спектаклем. Но, по его мнению, звон набата в третьем акте нам не удался. Он
решил сам наладить этот звук. Очевидно, ему захотелось самому повозиться с
рабочими, порежиссировать, поработать за кулисами. Ему, конечно, дали
рабочих.
В день репетиции он подъехал к театру с извозчиком, нагруженным разными
кастрюлями, тазами и жестянками. Сам расставил рабочих с этими
инструментами, волновался, рассказывал, как кому бить, и, объясняя,
конфузился. Бегал несколько раз из зала на сцену и обратно, но что-то ничего
не выходило.
Наступил спектакль, и Чехов с волнением стал ждать своего звона. Звон
получился невероятный. Это была какая-то какофония, - колотили кто по чем
попало, и невозможно было слушать пьесу.
Рядом с директорской ложей, где сидел Антон Павлович, стали бранить
сначала звон, а потом и пьесу и автора. Антон Павлович, слушая эти
разговоры, пересаживался все глубже и глубже и наконец совсем ушел из ложи и
скромно сел у меня в уборной.
- Что же это вы, Антон Павлович, не смотрите пьесу? - спросил я.
- Да послушайте же, там же ругаются... Неприятно же...
И так весь вечер и просидел у меня в уборной.
Антон Павлович любил прийти до начала спектакля, сесть против
гримирующегося и наблюдать, как меняется лицо от грима. Смотрел он молча,
очень сосредоточенно. А когда какая-нибудь проведенная на лице черта изменит
лицо в том направлении, которое нужно для данной роли, он вдруг обрадуется и
захохочет своим густым баритоном. И потом опять замолчит и внимательно
смотрит. Антон Павлович, по моему мнению, был великолепный физиономист.
Однажды ко мне в уборную зашел один близкий мне человек, очень
жизнерадостный, веселый, считавшийся в обществе немножко беспутным.
Антон Павлович все время очень пристально смотрел на него и сидел с
серьезным лицом молча, не вмешиваясь в нашу беседу.
Когда господин ушел, Антон Павлович в течение вечера неоднократно
подходил ко мне и задавал всевозможные вопросы по поводу этого господина.
Когда я стал спрашивать о причине такого внимания к нему, Антон Павлович мне
сказал:
- Послушайте, он же самоубийца.
Такое соединение мне показалось очень смешным. Я с изумлением вспомнил
об этом через несколько лет, когда узнал, что человек этот действительно
отравился.