"Константин Михайлович Станюкович. Женитьба Пинегина" - читать интересную книгу автора

похожая на ту приодетую "генеральшу" с чепцом, какою являлась к завтраку,
Олимпиада Васильевна напилась одна кофе, пока дети спали, и затем вся
отдалась хозяйственным заботам и приведению своей небольшой квартиры в тот
идеальный порядок, которым она по справедливости могла гордиться и
поддержанию которого отдавала всю свою душу. Как всегда, она волновалась и
суетилась все утро, донимая прислугу ядовитыми словами.
Толстой кухарке, при осмотре провизии, Олимпиада Васильевна подпустила
несколько шпилек по поводу веса говядины и, понюхав рыбу, велела ее
переменить.
- Или у вас насморк, или вас, милая, совсем обманули... Понюхайте-ка
судачка! - говорила она язвительным тоном.
Она шла затем в комнаты, заглядывала во все углы и зудила горничную:
- Разве, Дуня, так пыль вытирают? Ах, какая вы рассеянная, голубушка!
Опять влюбились, видно?
И, проведя своим длинным костлявым пальцем по столику или внутри
какой-нибудь вазочки в гостиной, она подносила весь в пыли палец почти к
самому носу горничной, наслаждаясь ее смущением. И нередко, вооружившись
пуховкой, сама обметала сокровенные уголки.
Она затем поливала и мыла цветы, чистила клетки, в которых заливались
канарейки, и, когда уборка была окончена, обошла все комнаты и с особенным
чувством удовлетворения постояла минуту-другую в гостиной, любуясь этой
комнатой с большим ковром, полной мебели, цветов и разных безделок и
убранной с большой претензией на подражание обстановкам богатых домов.
Каждое кресло, каждая вещица, каждый столик были для Олимпиады Васильевны
предметами восторженного культа. В них она чувствовала приличие своего
благополучия, чувствовала, что живет, как живут люди, и может принять кого
угодно, не смущаясь.
Передвинув чуть-чуть кресло, обитое шелком, и поправив кружевной абажур
на лампе, Олимпиада Васильевна, окончательно убежденная, что все в полном
порядке, все хорошо и вполне прилично, удалилась, наконец в свою спальню и
занялась туалетом. Через несколько минут она преобразилась в приличную и
благообразную генеральшу в черном платье, с накинутой мантилией, в чепце,
прикрывшем ее жидкие волосы, и, в ожидании завтрака, присела в кресло и
принялась за газету.
В газете Олимпиада Васильевна более всего любила читать описание разных
празднеств, встреч и торжественных балов, на которых присутствовали
высокопоставленные лица. Подобные описания - особенно подробные - приводили
почтенную старушку в восторг, и она потом пересказывала о разных блестящих
туалетах и перечисляла разные громкие имена с увлечением, точно о чем-то
необыкновенно ей близком, хотя сама никогда на таких балах не бывала и
высокопоставленных лиц не знала и происходила из очень скромной чиновничьей
среды. Тем не менее все, относящееся до таких лиц, ее очень интересовало и
даже волновало. Она даже и фамилии их прочитывала не так, как имена простых
смертных. Читая иногда вслух о каком-нибудь торжестве, Олимпиада Васильевна,
с особенной интонацией, полной восторженной приподнятости, подобной той,
какая бывает у плохих актеров, декламирующих стихи, произносила фамилию
какого-нибудь генерал-адъютанта князя Скопина-Шуйского, и тон ее мгновенно
падал, делаясь, так сказать, самым прозаическим, когда она прочитывала чин и
фамилию какого-нибудь статского советника Иванова. Он словно бы оскорблял ее
эстетическое чувство своей ординарной фамилией и возбуждал к себе даже