"М.П.Еремин. К.М.Станюкович. Очерк литературной деятельности" - читать интересную книгу автора

противоположное. Книжные свободолюбцы, гуманисты-теоретики и сами
человеческие страдания склонны рассматривать "в общем виде", суммарно;
данное общество (в России второй половины XIX века речь шла о
буржуазно-дворянском обществе), рассуждают они, несовершенно, несправедливо,
его нужно радикально перестроить; а когда это будет сделано, то положение
страдающих единиц изменится к лучшему само собой. Именно по такой схеме
рассуждал Родион Романович Раскольников.
В периоды общественного подъема такие удобопонятные и радикальные
теории приобретают особую привлекательность. В шестидесятые годы толпы
Ситниковых и Кукшиных набросились на эти рецепты, как на последний крик
моды. А модники ведь всегда спешат, чтобы не только не отстать от моды, а
еще и забежать вперед и постараться уверить всех, что они-то и являются
законодателями моды, то есть что не Базаровы, не Рахметовы, а именно они,
Ситников вместе с Кукшиной, главные-то деятели и есть. Эти новые Репетиловы
шумели, суетились, и у некоторых писателей сложилось впечатление, будто и
все-то движение революционной молодежи не более как суета и пустопорожний
шум; появились так называемые "антинигилистические" романы вроде
"Взбаламученного моря" А.Писемского или "Панургова стада" Вс.Крестовского.
Но страхи этих писателей оказались сильно преувеличенными: как только
"нигилисты" по моде увидели, что за это увлечение приходится расплачиваться
ссылкой или даже тюрьмой, они поспешно образумливались и вполне
непринужденно возвращались на стезю благопорядочности.
О Николае Вязникове нельзя сказать, что он примкнул к радикальному
студенческому движению лишь из желания не отстать от моды; определенную роль
тут, конечно, сыграл и пример отца, хотя этот пример, конечно, не мог иметь
решающего значения. Характер у Николая был совсем не такой, как у отца. Он
был слишком склонен к самолюбованию: в студенческих кружках его говорливость
и живость обращали на себя внимание, а сам он уже воображал себя великим
оратором или знаменитым публицистом; у него была складная фигура и довольно
приятное лицо, кокетничающие дамы бросали на него благосклонные взоры, а сам
себе он казался неотразимым красавцем. Что бы Николай ни делал, он больше
всего заботился о собственном успехе. Когда он обличал Бежецкого за то, что
тот "присмирел" и поступил на место с огромным жалованием, когда возмущался,
что "бог Ваала стал кумиром" для многих его сверстников, он больше всего
заботился о том, достаточно ли восхищены слушатели его благородством и
красноречием.
Во взбунтовавшемся Залесье это свойство его характера обнаружилось
особенно выпукло. "Теоретически он, пожалуй, и любил народ, - замечает
Станюкович, - но все эти грубые лица, этот запах земли, навоза и пота были
чужды ему, даже неприятны..." Но самое-то для него существенное состояло
даже и не в дурных запахах, а в том, "что всем этим мужикам нет до него
никакого дела". Он и в этой ситуации хотел быть в центре восхищенного
внимания, а раз этого не оказалось, то от "теоретической" любви к народу
освободиться было нетрудно, и Николай, естественно, стал искать успеха,
славы, богатства в той части общества, которую он "теоретически" же так
недавно и так решительно осуждал.
Николая Станюкович писал тщательно, с многими уточняющими подробностями
и обстоятельствами; он его сопоставил и с Лаврентьевым и с
Прокофьевым-Мирзоевым, пространно рассказал о его отношениях с Леночкой и с
Ниной Ратыновой - и все это ради того, чтобы как можно отчетливее прочертить