"Константин Михайлович Станюкович. Червонный валет" - читать интересную книгу автора

сразу его сделали товарищем министра, он бы еще, пожалуй, готов был бы
"подписывать бумаги", а то тянуть лямку... Боже упаси! Он называл себя
"консерватором", потому что любил хорошее белье и платье; но что такое
консерватор, он не знал. Он полагал только, что "либерал" - бранное слово, и
что либералов надо сечь, потому что "они воображают"... Что они воображают -
он не давал себе труда подумать, но он был вполне убежден, что "мы должны
иметь средства, а они не должны". Они в его глазах было все то, что ходит не
в немецком платье... Он читал романы французские, русских книг почти не знал
и раз даже сконфузил своих приятелей, наивно спросив, кто такой Тургенев...
Он порицал гласный суд{74}, потому что его могли поставить рядом с лакеем, а
вообще ему до всего этого было мало дела... Ему хотелось жить так, чтобы все
видели, что он живет, как следует жить порядочному человеку. Ведь надо же
иметь и приличную квартиру, и лакея, и лошадь, и кресло, и обед с хорошим
вином. Ко всему этому он привык с малолетства, а откуда все это бралось и
берется - он вряд ли мог точно ответить. Прежде, знал он, давали
"крестьяне", ну, а теперь, теперь... вероятно, те же крестьяне. На то они
мужики. Им не надо шить платье у Тедески... Это было бы смешно. Кто не имеет
средств от крестьян, тот получает жалованье... Хорошее жалованье, конечно,
стоит брать, а маленькое не стоит, лучше жениться на старушке и ждать, когда
она умрет.
В последнее время ему нравилось мечтать о получении сразу громадного
куша денег... Взять бы, например, концессию. Что такое концессия - он
доподлинно не знал, но понимал, что это "вещь очень невредная", и если бы
получить ее, то не надо бывать у Авдотьи Матвеевны. Он собирался подумать об
этом серьезно, купил карту Российской империи и познакомился с дельцами
средней руки. Дельцы видели, что Жорж алчен, но ленив, и только смеялись над
ним и советовали ухаживать за концессией, если только она будет в руках
какой-нибудь женщины, падкой до томных брюнетов... Но Жорж тем не менее раз
часа два просидел за картой и провел прямую линию через всю Сибирь.
Он вел отчаянно безумную жизнь, давал вечера, держал дорогих лошадей,
вел игру, был знаком со всеми. Никто не спрашивал, чем живет этот красивый
молодой человек: имеет ли состояние, получил ли концессию, занимается ли
фальшивыми ассигнациями или играет на бирже. Все дружески жали ему руку,
похваливали его ужины, находили, что он порядочный человек, и на ушко
говорили, что он на содержании. Он показывался всюду: в опере, на балах,
даже на бирже. Он выучился играть. Его выучил Пильсон.
Авдотья Матвеевна журила его. Она грозила, что не станет платить его
долгов. Тогда он разыгрывал роль страстного любовника. Она видела, что он
лжет, презирала его и все-таки верила, бросаясь в его объятия. Ей верилось
под боком этого дьявольски изящного молодца, от которого пахнет здоровьем,
духами, шампанским - и она платила долги.
Но чем более она платила, тем ненасытнее становился Жорж, увлекшийся
вдобавок какой-то француженкой и тративший на нее большие деньги. Опять
неизменный Пильсон настоятельно просил уплаты пятидесяти тысяч. Жорж поехал
к Авдотье Матвеевне. Она сделала сцену и отказала. Он было пригрозил
оставить ее. Она в ответ зло рассмеялась и сказала, что не боится этого. Он
уехал. Авдотья Матвеевна плакала, но не звала его: сумма была очень большая.
А Пильсон грозил снова. И вот в один из таких дней Жорж вместо денег выдал
вексель с бланком Авдотьи Матвеевны. Он подмахнул подпись после веселого
обеда. Потом спохватился, хотел было вернуть, но уже было поздно.