"Константин Михайлович Станюкович. Оригинальная пара" - читать интересную книгу автора

Но, несмотря на утвердительный ответ, в ее добрых, нежных глазах
заметна была тревога. Она грустно качала головой и тихо уходила из комнаты.
Наташа, очевидно, заметила, что я изменился, но делала вид, что ничего
не замечает, а между тем я часто ловил на себе ее беспокойный взгляд. Наташа
не спрашивала; не в ее манере было мешаться в "чужие дела", как она
говорила.
Раз только, когда у нас зашел спор - она очень любила "теоретические"
споры - о пожертвовании во имя долга, и я горячо доказывал, что тяжелее
всего пожертвовать чувством к женщине, Наташа взглянула пристально на меня и
тихо, совсем тихо прошептала:
- Уж не влюбился ли ты, Вася?
- Что за вздор! - отвечал я, вспыхивая.
- То-то! - строго заметила сестра. - Ты - натура несчастная. Полюбишь -
пропадешь! Помнишь наши беседы? Как ни тяжело, а приходится побороть
чувство, если не хочешь только для себя одного жить!
Она говорила это спокойно, просто, и глубокое убеждение звучало в ее
словах. Слова ее не шли вразрез с делом. Она - я узнал от нее после - в это
время сама переживала тяжелую борьбу. Она любила, но отказалась от счастья
любви. Любимый человек не откликнулся на ее зов, не шел туда, куда звала его
наташина вера.
Хотя Наташа и говорила, что надо "побороть чувство", но тон ее голоса,
беспокойные взгляды - все подсказывало мне, что она и сама не верила, что я
способен на такое самопожертвование.
"Ты какой-то Василий блаженный!" - называла она меня нередко.
И точно я "блаженный", это слово идет ко мне. Ни силы, ни воли! Так,
куда меня бросало, там я и закисал. Мечтатель какой-то. К деньгам я
чувствовал полное равнодушие, честолюбия никакого, не знаю, есть ли и
самолюбие. Я больше скорбел, но редко возмущался. Жалости много было во мне,
а энергии никакой. Трусость какая-то! Иной раз прочтешь книгу - плачешь, а
робеешь перед всяким человеком, высказывающим решительно и с апломбом такие
мнения, за которые можно краснеть. И дурак дураком стоишь перед ним.
"Из тебя археолог, пожалуй, выйдет! - грустно шутила, бывало, Наташа. -
Очень уж ты всего боишься!"
Она рвалась на подвиг, а я? - я малодушно сочувствовал и усиленно
зарывался в книжки, точно в них укрывался от страха перед жизнью.
Я продолжал навещать Зою и с каждым днем привязывался к ней сильнее. Я
трусил ее блестящей красоты и любил ее с робостью и страстью первой любви.
Она умела быть всегда милой, казалось, понимала меня и пугалась, что я мало
занимаюсь, но я наверстывал время по вечерам, а дни мы проводили, как два
наивные, смешные любовника.
Мы старались как можно более говорить; молчания боялись и даже
вспыхивали, взглядывая друг на друга, точно нам было стыдно, что оба мы были
молоды, и страсть невольно бросала яркий румянец на наши щеки. Особенно я
боялся и, вероятно, боялся оттого, что так часто хотелось броситься к ней,
целовать ее лицо, руки. Кровь стучала в виски словно молотом, я стремительно
отодвигался и ходил по комнате, считая себя преступником за то, что во мне
были такие "нечистые" желания... Это ей, кажется, нравилось и вместе с тем
сердило ее. Помню я, как-то раз сидели мы молча. Я глупо смотрел на ее шею и
вздрагивал. "Что с вами?" - спросила она, надвигаясь на меня и заглядывая
через плечо близко, совсем близко к лицу. Ее горячее, неровное дыхание