"Константин Михайлович Станюкович. История одной жизни" - читать интересную книгу автора

Долго ворочался "граф" на своем жестком блинчатом тюфяке, долго кашлял
скверным, сухим кашлем, чувствуя, как ноет грудь, и долго думал об
Антошкиной судьбе и об его полушубке.
"Неужели "знатный братец" до конца будет последователен и оставит
просьбу без ответа? Неужели жалость недоступна его сердцу?"
И в голове "графа" забродили воспоминания о "братце".
Никогда они не были близки и дружны. Этот благоразумный, солидный и
корректный Костя, любимец отца, всегда относился несколько свысока к
беспутному Шурке и нередко читал ему нравоучения. И всегда он был какой-то
жесткий и гордился и тем, что вышел из школы правоведения с золотой медалью,
и своим умом, и своими блестящими успехами по службе. Когда бабушка оставила
одному Шурке, своему любимцу, свое состояние, брат еще более озлился на
Шурку, говорил с нескрываемым презрением, что дуракам счастье, и наотрез
отказался взять половину наследства, которую Шурка великодушно предложил
старшему брату. С тех пор они редко и видались. Шурка просаживал наследство,
а Костя работал, усердно делая карьеру. Скоро он уехал в провинцию,
назначенный двадцати семи лет прокурором окружного суда, и вернулся в
Петербург, чтобы занять довольно видное место в то самое время, как младший
брат должен был выйти из полка и избежал позора суда за подлог только
благодаря тому, что отец заплатил за сына большую часть своего состояния...
После этого Шурка обратился за помощью к брату, но получил от него жестокое
письмо...
О, это было одно из тех бессердечных и в то же время неумолимо
справедливых писем, логичных и строго принципиальных, которые могут писать
только очень сухие и мнящие себя непогрешимыми люди. И "граф" до сих пор не
забыл этого письма - он даже сохранил его, - в котором старший брат привел
веские соображения, почему он считает невозможным помочь человеку, делающему
подложные надписи, хотя бы таким человеком был и родной брат, и почему он
"покорнейше просит" не считать его братом и ни в какие сношения не входить.
Далее он откровенно выражал сожаление, что отец заплатил по векселю, а не
передал дела судебному разбирательству, и рекомендовал пустить себе пулю в
лоб. Это было бы самое лучшее.
С тех пор прошло пятнадцать лет. "Граф" знал из газет, что брат
занимает очень видное место. О нем пишут в газетах. В иллюстрациях помещают
его портреты. "Знатный братец" был знаменит, и пропойца-нищий раза два-три
видел его на улице... видел и каждый раз вспоминал его со злобой. Он
ненавидел его и глубоко презирал, считая его далеко не заслуживающим той
репутации, какой он пользовался. Прослышав про его богатство, он был уверен,
что "знатный братец", несмотря на всю свою корректность, далеко не разборчив
в средствах, но только умеет ловко хоронить концы.
"Наверное, ворует!" - решил "граф" и нередко в компании таких же
пропойц, как он сам, ораторствовал по поводу несправедливости и неправды,
которые царят на земле.
- Укради что-нибудь какой-нибудь уличный воришка - и его в тюрьму, ему
нет пощады, а если ворует видное лицо, как бы вы думали, что ему? Ничего!
Даже если и попадется, то самое большее, что уволят и назначат в
какой-нибудь совет... Так-то на свете творятся дела!
Он все ждал, что "знатный братец" попадется и его уволят, но проходили
года, и он крепко сидел на своем месте, хотя озлобленная уверенность "графа"
как будто и имела некоторые основания. По крайней мере о бескорыстии