"Иван Терентьевич Стариков. Милосердие ("Судьба офицера" #2) " - читать интересную книгу автора

личность. А так... Ну что, извините, увидит читатель на вашем портрете?
Худое, изможденное лицо? Не воин, а освобожденный из Освенцима...
Эдуард произнес эти слова и осекся, взглядывая на капитана - не
рассердится? Еще прогнать может. "Черт бы побрал, никак не могу сдержаться!
Да если Кубанов узнает, мне несдобровать. Поостеречься бы..."
- Не советовал бы делать мой портрет.
- Правда? - даже обрадовался Эдуард, услышав слова Оленича, но не поняв
их насмешливости.
- Конечно! Изможденное лицо просто не к лицу вашему журналу.
- О, как хорошо вы сказали! Вы поймите меня правильно: я искатель
прекрасного. Стараюсь снимать только то, что радует глаз, что вдохновляет,
что пробуждает в нас мечту. Какая сейчас установка даже для нашего
брата-фотокорреспондента? В нашем современном обществе, у народа-победителя,
ничего не должно быть серого, безликого, пессимистического. Даешь красоту и
всеобщее удовлетворение! Воспитывает только прекрасное. Даже малое делать
великим. Крупным планом показывать эпохальные события, перспективу поисков,
открытия мирового значения. Мы - первые, мы - лучшие, мы - самые-самые...
Так меня учат.
- Кто учит?
- Рынок.
- Базар?
- Нет, рынок. Запросы общества, заказ времени.
- Вот теперь ясно. Выходит, что мы, находящиеся здесь, в этом
учреждении, не ходовой товар?
- Да, это так. Вы уже ушли. Когда-то вы были на переднем плане...
- На передовой линии?
- Ну да, а теперь это прошлое. Вы - пропавшие без вести.
Андрей никак не мог составить мнения об этом молодом
фотокорреспонденте: кто же он на самом деле? Шутник? Не похоже. Подонок? Но
почему так откровенен? Оригинальничает нигилизмом. С чего бы? И перед кем?
Оленич не мог даже предположить, что Эдик испытывает его на крепость и
стойкость, сознательно хочет найти наиболее уязвимое место в психике
больного.
Разговор разговором, но Эдуард не забывал и о задании. Он
приноравливался и так и сяк, щелкая аппаратом, и его деловитость и
сосредоточенность никак не вязались с развязностью и беспардонностью.
Неужели те, кто посылал его сюда, не понимали, что тут не Дом киноактера, а
госпиталь инвалидов войны?
- Наконец-то, кажется, что-то получилось. Светлый лоб и живые глаза,
приближенные к объективу, выступят вперед: напряженная мысль сурового
времени.
- Кончайте, - резко произнес Оленич. - Вы меня здорово просветили!
- Не рассчитал, - пробормотал Эдуард. - Я оживлял лицо, вызывал свет в
глазах...
- Так это в интересах дела?
- Я все делаю в своих интересах.
Казалось, что уже стало все понятно: фотограф делает свое дело, не
считаясь ни с чем, сам создает настроение своего будущего снимка. Это было
бы оправданием Дерзкого поведения, словесных грубостей, пристрастием к
объективу, но последней фразой он все спутал и усложнил: Эдуард не повторил,