"Иван Терентьевич Стариков. Освященный храм ("Судьба офицера" #3) " - читать интересную книгу автора

сельсовет. Мы верим, что будете еду, жить добросовестно, проявите
булатовский характер - мужество, стойкость и старательность.
- Постараемся.
- Да смотрите, в последний момент не опозорьтесь: не пейте спиртного.
Стыдно всем нам будет, если прибудете в военкомат в нетрезвом состоянии.
- Не будем пить. Мы понимаем.
- Всего вам, ребята! Провожать приду.
Ребята ушли, а он так разволновался, словно это ему предстоит идти на
службу, словно его будут провожать и нужно обо всем подумать, все
предусмотреть, подготовить самого себя, свой разум, свою душу к тому, чтобы
снова все пройти, что было пройдено им за четверть века, пережить все и
остаться самим собою.
"А вдруг снова начнется? Неужели все сначала? Неужто все те разбитые
дороги, вязкая грязь, окопы, полные воды, морозы и метели, опять ранения,
госпитали? И вновь та же нехватка продуктов, патронов, винтовок, машин? И
пушки на лямках? И снаряды на плечах? И трупы убитых и не захороненных
солдат? Будь оно проклято, то наше безладье, наше бездорожье и наше извечное
легкомысленное шапкозакидательство! Сколько погубленных жизней, сколько
крови через неурядицу, через нераспорядительность, через неумение думать о
будущем! "Навалимся миром!" - кричали мы и утешались этим, а нас били, а над
нами измывались. Мы теряли самое ценное, самое дорогое и не считались с
потерями! Где-то кто-то виноват, а отвечали всем миром, кто-то выкрикивал
бодряческие лозунги, а мы гибли всем миром!.. Ну вот, снова разволновался...
Нельзя же доводить себя до такого состояния. Лечиться приехал, а не
психовать. Эдак тебе не видать Людмилы во веки веков! Домой, отдохнуть... И
к морю, к морю!"
День угасал. Из яра, от камышей и мелкой речушки в конце огорода тянуло
прохладой, пахло малинником, как пахнет только в полуденный зной. Наверное,
из зарослей малины еще не выветрилось дневное тепло и поэтому так устойчив
был приятный аромат. За водой и камышами поднимался другой берег, на
возвышенном месте которого стояла маленькая, словно скворечник, белая
хатенка и смотрела двумя окошками вниз, а уже за той хатой начинался выгон,
и со двора Чибисов виднелись колхозные поля. Над ними бежали облака, бежали
с южным ветром и приносили первое летнее тепло этого года.
Оленич ни разу не выходил на улицу вечером и не знал, что делается в
центре - возле конторы колхоза, клуба, магазинов и чайной. Надел китель,
офицерские брюки навыпуск, нацепил протез, но вышел не с палочкой, а на
костылях. Постоял возле ворот, глядя вдоль улицы, в конце которой виднелось
море. Вода до самого горизонта играла бликами предвечернего солнца, и было
такое впечатление, словно улица вела в царство золотых рыбок. А направо
улица тянулась далеко, в густую синеву, где обозначались контуры
молочнотоварной фермы.
Позвав Рекса, Оленич, медленно переставляя костыли, пошел по узкому
тротуару, вслушиваясь в предвечерний гул села. Людей встречалось мало, но
людские голоса доносились и со дворов, и со стороны так называемого центра.
Уже почти у самой чайной раздался грозный человеческий голос. На ступени из
раскрытых дверей выбежал, закрывая лицо руками, Григорий Корпушный, муж
Варвары.
- Что там такое? - спросил Оленич.
- Да вот... нарвался на пьяного Бориса...