"Линкольн Стеффенс "Мальчик на коне" [H]" - читать интересную книгу автора

Сестрёнки, чтобы утешить меня, говорили, что вскоре наступит
Родждество, но Рождество приходит всегда, взрослые всегда говорят о нём и
спрашивают, что вам подарить, а потом дарят вам то, что имсамим хочется.
Хотя все знали, чего я хочу, я снова и снова говорил им об этом. Мама
знала, что каждый вечер я сообщаю об этом и богу. Мне хотелось иметь пони,
и чтобы они поняли это наверняка, я заявил, что не хочу ничего другого.
- Ничего, кроме пони? - переспросил отец.
- Ничего, - ответил я.
- Даже высокие сапоги?
Как мне было тяжело. Мне хотелось иметь и сапоги, но я настаивал на
пони.
- Нет, даже сапоги.
- Даже конфет? Ведь надо же чем-нибудь наполнить тебе чулок, Санта
Клаус не может ведь запихать тебе пони в чулок.
Да, верно, он не мог также спустить пони вниз по дымовой трубе. Но нет.
- Я хочу только пони, - сказал я. - Если мне нельзя иметь пони, то не
дарите мне ничего, ничего.
Теперь я стал сам присматривать себе такого пони, какого мне хотелось,
я ходил в конюшни, где продавались лошади, спрашивал у наездников, и видел
нескольких, которые подошли бы. Отец позволил мне "опробовать" их. Я
перепробовал так много пони, что быстро научился сидеть на лошади. Я
выбрал нескольких, но отец всегда находил у них какие-нибудь недостатки. Я
просто отчаялся. Когда подходило Рождество, я уже совсем потерял надежду и
в сочельник вывесил свой чулок рядом с чулками сестёр, которых, кстати, у
меня было уже три. Я не упоминал о них раньше и о том, как они появлялись,
ибо, как вы понимаете, они были девочки, а девочки, маленькие девочки в
моей мужской жизни не значили ничего. Они тоже не обращали на меня
внимания, они были так счастливы в тот сочельник, что и я тоже в какой-то
мере заразился их весельем.
Я всё размышлял, что же получу, вывесил самый большой из бывших у меня
чулков, и все мы неохотно отправились в постель, чтобы выждать до утра.
Нет, не спать, по крайней мере, не сразу. Нам сказали, что нужно не только
сразу же заснуть,но и нельзя просыпаться раньше семи тридцати поутру, а
если проснёмся, то нельзя идти к камину на Рождество. Просто невозможно.
В ту ночь мы всё-таки спали, но проснулись в шесть утра. Мы лежали в
постелях и через открытые двери рассуждали, следует ли нам выждать, ну
скажем, до половины седьмого. Затем рванули. Не помню, кто был первым, но
вдруг все бросились. Все мы не послушались, и бросились наперегонки, чтобы
добраться первым до камина в гостиной на первом этаже. Подарки были на
месте, всевозможные чудесные вещи, кучи разных подарков; только, когда я
разобрал ворох, увидел, что мой чулок пустой, он сиротливо висел на месте,
в нем не было ничего, и под ним тоже, и вокруг...ничего. Сестры стали на
колени каждая перед своей кучей подарков, они взвизгивали от восторга,
затем подняли глаза и увидели, что я стою один в ночной рубашке, и у меня
ничего нет. Они оставили свои подарки, подошли ко мне и стали осматривать
вместе со мной пустое место. Ничего. Они ощупали мой чулок: ничего.
Не помню, плакал ли я в то время, но сёстры мои плакали. Они побежали
со мной обратно в постель, и там мы все плакали до тех пор, пока я не
рассердился. И это в какой-то степени помогло. Я встал, оделся, и прогнав
сестёр прочь, пошёл один во двор, вошёл в стойло, и там, совсем один,