"Линкольн Стеффенс "Мальчик на коне" [H]" - читать интересную книгу автора

средоточием жизни, торговли и пороков большой долины, где выращивали
пшеницу и занимались скотоводством; к нему тяготели золотые прииски на
склонах гор; он был связан речным транспортом с Сан-Франциско, а недавно
построенной железной дорогой с внешним миром. Я, помнится, видел как
упряжки мулов, позванивая колокольцами, входили в город, видел обозы из
четырёх-пяти громадных, высоких фургонов, влекомых двенадцатью-двадцатью
лошадьми и мулами, увешанными колокольчиками. Ими правил всего лишь один
возница, иногда идущий пешком, иногда скакавший верхом в седле рядом с
коренником. Ковбои, которых в Калифорнии называли вакеро,большей частью
мексиканцы, бывало, в те далёкие дни, приезжали в город шумными ватагами
на норовистых мустангах и, смешавшись с шахтёрами, гуртовщиками и
моряками-речниками, пили, играли в азартные игры, волочились за женщинами,
дрались. В моём детском мозгу, в широко раскрытых глазах запечатлевались
эти бурные сцены, которые затем окрашивались и дополнялись обрывками
услышанных мной разговоров. Мне кажется, я знал о стачках на золотых
приисках в горах, о том, какза горным хребтом в Неваде находили серебро, о
том, как люди становились богатыми или же разорялись, как гибли от пули.
От меня, конечно, скрывали всё подобное, и я видел такое или слышал об
этом лишь урывками, при мне говорили об этом с оттенком неодобрения.
Другие же мысли и идеалы мне подавали в ярком свете. Но втайне мне не
терпелось вырасти и зажить такой жизнью, а тем временем, играя, я
воображал себя то погонщиком, то укрощающим мустангов и поигрывающим
пистолетом вакеро, то удалым моряком с парохода, а то и самим пароходом.
Помню, как положив на пол широкую доску от раздвижного стола, я стоял на
ней на коленях и, дергая её взад и вперёд по ковру, свистел, подражая
пароходному гудку.
Три-четыре больших кресла и все маленькие стулья в доме служили мне
обозом фургонов в горах, запряжённым мулами, бельевая верёвка, привязанная
к переднему креслу и продетая сквозь все остальные стулья, служила мне
вожжами, которые я мог дёргать точно так же, как это делали чернобородые
погонщики. И уж, конечно, каждый стул - это конь для мальчика, который
твёрдо решил стать вакеро.
Лошади, настоящие лошади играли главную роль в моём детстве; мне,
кажется, всегда хотелось иметь коня. В дождливые дни я обходился стулом,
но в хорошую погоду я предпочитал вырваться на улицу и просить кучеров
"покатать меня, пожалуйста". Иногда мне везло. Я был миловидным мальчиком
с чудесными длинными светлыми кудрями. Это я помню твёрдо, так как кудри
мешали мне играть с мальчиками моего возраста. Они высмеивали мои кудри и
обзывали меня девчонкой или неженкой и очень удивлялись, когда в ответ
получали оплеуху. Мои удары заставали их врасплох, но опомнившись, они
кучей набрасывались на меня. Я плёлся затем домой исцарапанный,
изорванный, весь в крови и умолял мать обрезать мне волосы. Но она ни за
что не соглашалась. Это пришлось сделать отцу. Однажды, когда эта ватага
поймала меня, свалила наземь и набила мне рот конским навозом, он тайком
пообещал мне помочь. На следующее утро он повёл меня в центр города и
велел парикмахеру обстричь мне кудри. Он завернул их в бумажку и принёс
матери в подарок. Как она рыдала над ними! А как я радовался своему
избавлению!
Днём не было больше драк, и я перестал плакать по ночам. Мальчишки
приняли меня в свою компанию, но кататься я теперь стал гораздо реже.