"Александр Стеклянников. Чья-то жизнь... ("Предназначение" #3)" - читать интересную книгу автора

пугающих своей нелепостью битв при крепости без названия. И даже не удивился
собственным похоронам. О, воспаленный рассудок, - это было бы избавлением.
Мозг его был до омерзения здоров, никаких отклонений. Страшная безысходность
реальности.
И он прикрыл глаза, конкретизируя в памяти недавно непроисшедшее, но
такое реальное, что он почти видел эти серые тени с очертаниями хищников.
Распростертыми объятиями встретил он свободу; пошевелил руками, с радостным
изумлением не услышав звона кандалов. Бессильно упали плети рук, колени его
подломились, не выстояв перед гнетом усталости. И он рухнул к подножию
адского креста, измученный нечеловеческим напряжением, обессиленный, но
победивший. На железных браслетах дубовой поперечины еще не запеклась кровь;
горсти окровавленного песка, разбросанного вокруг, были еще влажными, а
возможно и теплыми. Но в его затуманенном разуме свидетельством триумфа над
тайными силами, искрой ликования билась одна мысль: "Свободен!" (Но эта
таинственная чужая жизнь, мелкие прорехи в стене забвения. О, они тревожили
своей абсолютной необъяснимостью, как что-то лишнее в его мире, чему нет
экологиче... психологической ниши; а они, казалось, и не нуждались в ней.)
Его умения хватило на то, чтобы разыграть драму собственной гибели, в коей
актерами служили частицы его собственного естества, извлеченные из
неизведанных магм его собственного психического органа, и его бедное, так
неистово кантуемое миром тело, что пожрало само себя и возродилось тут же,
но освобожденное от железных пут и большей части жизненных сил. (Но эти
искры чужой судьбы... Чужой ли?.. Что это было? Господи, отыми больную
память! О, господи, освободи от того, чему не знаю цену!) И теперь оно
впивало сон, копя мощь, а одинокий артефакт, один из многих, стоял, тупо
раскинув деревянные длани, как будто желая объять мир и заковать его в цепи,
но бесплодный в этом своем желании, и поэтому вызывающий легкую жалость. И
некому было пожалеть его, ибо единственный, находящийся поблизости,
возможный носитель сей эмоции спал крепким сном.

* * *

Ему снилось, что он был лебедем, задумчиво скользил по водной глади
окружающего замок рва, а за ним вереницей следовали его возлюбленная,
белоперая пери, и выводок молодых серых лебедят. Тучи комаров и москитов
носились в воздухе, садились на перья, забивались в ноздри, клюв, под крылья
и жалили, кусали, причиняя сильные страдания ему и его семье. Люди помогли
им. Какой-то местный умелец изобрел ткань, убивающую москитов, если те
садились на нее. Лебедям были сшиты рубашки из этой ткани, и семья гордых
птиц избегла мучительной смерти от укусов насекомых...
Он проснулся от глухих ударов, - сначала он подумал, что это бьется его
сердце, готовое показать себя миру, покинув надоевшее убежище тела. В
смятении он прижал руки к груди и понял, что звуки идут извне. Но что это
было? Мерные удары кирки о камень; воспоминания о работе в каменоломнях
исторгли стон из пересохших губ, которые от движения тут же потрескались; из
трещин выступили капельки крови. Он облизал распухшим языком губы, с трудом
поднялся и пошел на стук. Тело мотало из стороны в сторону, слишком мало
времени на восстановление сил было дано ему. Но существовало нечто важнее
сиюминутного сна. Тень надежды на спасение, надежды найти выход из
зловонного скального кармана. И он шел на стук, спотыкаясь, загребая ногами