"Этель Стивенс. Прекрасная пленница " - читать интересную книгу автора

на плиты пола, между которыми кое-где пробивалась трава. Все вместе имело
унылый вид и меньше всего вызывало представление о пляске и развлечениях. Но
слух Риккардо уловил звук странной музыки и дробь восточного барабана.
Негр распахнул перед ними вторую дверь, и они очутились во втором
patio, значительно больше первого и окруженном колоннадой из черно-белого
камня.
Двор до половины залит был лунным светом; вторая половина, над которой
растянута была тяжелая парусина, освещалась ацетиленовой лампой и двумя
факелами, воткнутыми в щели между камнями стен. В одном углу помещалась
группа музыкантов, а позади них полукругом восседали на стульях пять или
шесть женщин, разукрашенных и в широчайших шароварах. Эти женщины тянули
нараспев все одно и то же, на одной и той же ноте, а музыканты подле них
раскачивались в такт собственной музыке. Лицом к этой группе и спиной к
освещенной луной части двора сидела на циновках публика, в бурнусах и
тяжелых плащах. Лица у женщин были тупые и неподвижные, ни один мускул на
них не шевелился. Лишь изредка та или другим улыбалась и едва заметно кивала
головой кому-нибудь из публики. Риккардо смотрел, разочарованный, на их
раздавшиеся фигуры, на толстые, в белых чулках, лодыжки, горой вздымавшиеся
груди и тяжелые бедра. Даже одеты они были безвкусно - слишком ярки были
краски, слишком откровенно выставлялись прелести.
- Ничего хорошего пока не вижу, - сказал Сальваторе, зажигая папироску.
Почти все арабы курили. Видя, что Риккардо отказался от предложенной
ему кузеном папиросы, один из них вынул изо рта свою трубку, заново набив,
зажег ее и учтиво протянул Риккардо. Тот хотел было отказаться, но, взглянув
на Сальваторе, понял, что этого делать не следует. Он взял трубку и
затянулся. Трубка была с длинным деревянным чубуком, а сама глиняная, не
больше желудя. Запах и вкус были приятные. Араб, улыбаясь, смотрел на него,
и когда трубка опустела, снова набил ее и подал Риккардо, а для себя вытащил
из складок своего бурнуса другую. Свой кожаный кисет он положил между собой
и юношей, движением руки предлагая Риккардо черпать из него, сколько
понадобится. Риккардо смотрел, как тает облачко дыма, ему казалось, что
рассеивается оно не совсем, а тонкой пеленой носится между ним и
музыкантами. Чувство истомы и общей слабости овладевало им. Возможно, что к
листьям табака подмешано было немного опиума. Пелена дыма мало-помалу
сгущалась, и получалось как бы тонкое, очень прозрачное покрывало, сквозь
которое он прекрасно, с поразительной отчетливостью различал все детали.
Носовому пению и монотонной дроби барабана, казалось, никогда не будет
конца. Но грубые и невыразительные лица женщин сейчас, когда он смотрел на
них сквозь пелену дыма, приобретали в глазах Риккардо своеобразную
трагическую красоту.
И арабы продолжали курить, глядя прямо перед собой, строгие и
печальные. Многие из них часто вдыхали запах роз или гвоздик, которые
держали в руках, или потягивали черный кофе. Но внимательные спокойные лица
не улыбались и не выражали ни малейшего нетерпения.
- Когда же начнутся танцы? - собственный голос прозвучал для Риккардо
как будто издалека, будто кто-то другой говорил его устами.
Пение вдруг оборвалось, и мальчик, весь в белом, заново наполнил чашки.
Риккардо отложил трубку и отпил кофе.
- Что это за штуку я курил? - спросил он Сальваторе.
- Пустяки... это киф... слабая замена гашиша. Гашиш для большинства