"Нил Стивенсон. Одалиска ("Барочный цикл: Ртуть" #3) " - читать интересную книгу автора

него сжалось сердце при виде того, как они вымахали.
За весну и лето придворные протоптали колеи на дорожках между
деревьями. Теперь здесь было пусто - ни гуляющих, ни парадных процессий.
Бурые колдобины превратились в тонкую корочку замерзшей грязи на месиве из
земли и конского навоза. Башмаки Даниеля все время продавливали ее и уходили
в вязкую жижу. Он старался подальше обходить вмятины от копыт, оставленные
несколько часов назад гвардейским полком Джона Черчилля во время
показательных учений. Гвардейцы скакали взад-вперед и рубили головы
соломенным чучелам. Чучела не были наряжены вигами и диссентерами; тем не
менее, и Даниель, и лондонцы, палящие костры на Чаринг-Кросс, прекрасно
понимали намек.
Некий Наум Тейт недавно перевел на английский полуторавековой давности
поэму итальянского астронома Джироламо Фракасгоро, озаглавленную в
оригинале. "Syphilis, Sive Morbys Gallicys", а у Тейта: "Сифилис, или
Поэтическая история французской болезни". И в оригинале, и в английском
переложении речь шла о пастухе по имени Сифилис, которого (как всех
мифических пастушков) постигла страшная и совершенно незаслуженная участь:
первым подцепить одноименный недуг. Пытливые умы гадали, с какой стати
мистер Тейт взял на себя груд переводить латинские вирши, без которых
англичане спокойно прожили сто пятьдесят лет, - стихи о болезни, сочиненные
астрономом. Некоторые ехидные лондонцы полагали, что разгадка кроется в
определенных параллелях между пастушком и герцогом Йоркским. Например, все
любовницы и жены упомянутого герцога заболевали сказанной хворью; первая
жена, Анна Гайд, от нее, скорее всего и умерла; дочери, Мария и Анна,
страдали глазами и по женской части, а сам герцог был то ли непроходимо туп,
то ли совершенно невменяем.
Даниель как натурфилософ отлично понимал склонность людей всему
подыскивать объяснение - склонность порочную и граничащую с суеверием.
Однако сходство между пастушком Сифилисом и Джеймсом, герцогом Йоркским, и
впрямь выглядело неслучайным. Словно желая развеять последние сомнения, сэр
Роджер Лестрейндж сейчас запугивал Тейта, понуждая того разыскать и
перевести другие замшелые латинские эклоги. Все точно знали, что Лестрейндж
это делает, и догадывались зачем.
Джеймс был католиком и хотел стать святым. Все к тому сходилось, потому
что родился он пятьдесят два года назад в Сент-Джеймском дворце - дворце
Святого Иакова. Здесь был его настоящий дом. Здесь в юные лета он обучался
тому, что положено знать принцу, - французскому и фехтованию. Во время
Гражданской войны его вывезли в Оксфорд и более или менее бросили на
произвол судьбы. Иногда папаша прихватывал сына в очередное сражение, за
очередной трепкой от Оливера Кромвеля.
Какое-то время Джеймс болтался вместе с кузенами, сыновьями своей
плодовитой, но невезучей тетки Елизаветы (Зимней королевы), затем вернулся в
Сент-Джеймский дворец, где и жил в качестве избалованного дитяти-заложника,
гуляя по парку и время от времени предпринимая мальчишеские попытки убежать
со всеми их непременными атрибутами, включая шифрованные письма тайным
сторонникам. Одно такое письмо перехватили, призвали Джона Уилкинса его
расшифровать, после чего Парламент пригрозил отправить Джеймса в куда менее
гостеприимный Тауэр. В конечном счете, он все-таки выскользнул из парка,
переодевшись в девичье платье, и бежал через море в Голландию. Покуда
Гражданская война в Англии затихала, возмужавший Джеймс мотался между