"Ирвинг Стоун. Происхождение (Роман-биография Чарлза Дарвина) " - читать интересную книгу автора

находят в геологии люди, которые, подобно вам, отдают ей свои
многочисленные таланты?
Адам Седжвик довольно долго молчал. Казалось, он изучает ее длинные
золотистые кудри, сверкающие глаза оттенка морской воды и кожу лица, белую,
как крем, и розовую, как внутренняя поверхность раковины, - цвет тончайших
фарфоровых ваз, которые Сюзанна Веджвуд принесла доктору Роберту Дарвину в
приданое. Когда профессор наконец заговорил, голос его звучал проникновенно
и мелодично, но куда более захватывающим был сам ход его мыслей,
последовательно вытекавших одна из другой. По вечерним беседам в доме
Генсло Чарлз зная: профессор Седжвик использует все свои немалые ресурсы,
стараясь произвести наиболее благоприятное впечатление. - Мисс Сюзан, мой
близкий друг поэт Вордсворт не жаловал людей науки, смотревших на природу
другими; нежели он, глазами. Однако для меня он сделал исключение, написав
любовное стихотворение, адресованное... геологии. Адам Седжвик обожал
цитировать и мог делать это на полдюжине языков. На сей раз он произнес
по-английски:

О ты, кто отбивает молотком
Куски породы от скалы несчастной,
Которую сберечь природа тщилась...

Благоговейную тишину нарушила хлопнувшая входная дверь.
- Час прилива настал, - прокомментировала Каролина не без сарказма.
Чарлз тут же вышел в холл, чтобы поздороваться с отцом. Они не
выказали при этом никакой особой сердечности, хотя полагали, что любят друг
друга, да и на самом деле и отец и сын испытывали друг к другу неподдельную
симпатию, только не знали, как ее лучше выразить.
Доктор Роберт Дарвин, 30 мая отметивший свое шестидесятипятилетие,
относился к Чарлзу с неизменной добротой, хотя подчас, случалось, бывал с
ним и резковат. Но после двенадцатичасового рабочего дня в Шрусбери, да еще
проведенного в разъездах по ухабистым грязным проселочным дорогам графства,
по которым ему приходилось добираться до своих пациентов, это было не
слишком удивительно.
В сущности, Чарлз мог припомнить всего одну неприятную сцену с отцом,
когда в шестнадцать лет его отчислили из школы в Шрусбери за год до
окончания курса обучения: не отличник, но и не из самых последних в классе,
он и в школе и дома считался безнадежным середняком со способностями самыми
посредственными. Тогда его глубоко уязвили слова, сказанные отцом:
- Тебя не интересует ничего, кроме стрельбы, собак и охоты за
тараканами, ты станешь позором не только для самого себя, но и для всей
нашей семьи.
Чарлз считал такой упрек незаслуженным. Каждое утро в школе, во время
богослужения, он повторял про себя заданные накануне сорок - пятьдесят
строк из Вергилия или Гомера, усердно учил древние языки и никогда не
пользовался никакими шпаргалками. Он упивался Горацием, чьи оды доставляли
ему истинное наслаждение. А успеваемость? Он просто не был примерным
учеником и не имел ни малейшего намерения им стать.
- Отец, - возразил он, - ты несправедлив ко мне. Об этом разговоре
больше ни разу не вспоминалось.
Чарлз, объявил отец, должен будет присоединиться к своему брату