"Братья Стругацкие. Трудно быть богом (цикл 22 век 4/6)" - читать интересную книгу автора

- Я спрашиваю, он в Башне сейчас?
На прыщавой мордочке расплылась неуверенная улыбка. Верзила заржал.
Румата стремительно обернулся. Там, на другой стороне улицы, мешком тряпья
висел на перекладине ворот труп отца Гаука. Несколько оборванных
мальчишек, раскрыв рты, глазели на него со двора.
- Нынче в Башню не всякого отправляют, - благодушно просипел за
спиной верзила. - Нынче у нас быстро. Узел за ухо - и пошел прогуляться...
Щенок снова захихикал. Румата слепо оглянулся на него и медленно
перешел улицу. Лицо печального поэта было черным и незнакомым. Румата
опустил глаза. Только руки были знакомы, длинные слабые пальцы,
запачканные чернилами...

Теперь не уходят из жизни,
Теперь из жизни уводят.
И если кто-нибудь даже
Захочет, чтоб было иначе,
Опустит слабые руки,
Не зная, где сердце спрута
И есть ли у спрута сердце...

Румата повернулся и пошел прочь. Добрый слабый Гаук... У спрута есть
сердце. И мы знаем, где оно. И это всего страшнее, мой тихий, беспомощный
друг. Мы знаем, где оно, но мы не можем разрубить его, не проливая крови
тысяч запуганных, одурманенных, слепых, не знающих сомнения людей. А их
так много, безнадежно много, темных, разъединенных, озлобленных вечным
неблагодарным трудом, униженных, не способных еще подняться над мыслишкой
о лишнем медяке... И их еще нельзя научить, объединить, направить, спасти
от самих себя. Рано, слишком рано, на столетия раньше, чем можно,
поднялась в Арканаре серая топь, она не встретит отпора, и остается одно:
спасать тех немногих, кого можно успеть спасти. Будаха, Тарру, Нанина, ну
еще десяток, ну еще два десятка...
Но одна только мысль о том, что тысячи других, пусть менее
талантливых, но тоже честных, по-настоящему благородных людей фатально
обречены, вызывала в груди ледяной холод и ощущение собственной подлости.
Временами это ощущение становилось таким острым, что сознание помрачалось,
и Румата словно наяву видел спины серой сволочи, озаряемые лиловыми
вспышками выстрелов, и перекошенную животным ужасом всегда такую
незаметную, бледненькую физиономию дона Рэбы и медленно обрушивающуюся
внутрь себя Веселую Башню... Да, это было бы сладостно. Это было бы
настоящее дело. Настоящее макроскопическое воздействие. Но потом... Да,
они в Институте правы. Потом неизбежное. Кровавый хаос в стране. Ночная
армия Ваги, выходящая на поверхность, десять тысяч головорезов, отлученных
всеми церквами, насильников, убийц, растлителей; орды меднокожих варваров,
спускающиеся с гор и истребляющие все живое, от младенцев до стариков;
громадные толпы слепых от ужаса крестьян и горожан, бегущих в леса, в
горы, в пустыни; и твои сторонники - веселые люди, смелые люди! -
вспарывающие друг другу животы в жесточайшей борьбе за власть и за право
владеть пулеметом после твоей неизбежно насильственной смерти... И эта
нелепая смерть - из чаши вина, поданной лучшим другом, или от арбалетной
стрелы, свистнувшей в спину из-за портьеры. И окаменевшее лицо того, кто